Она тяготится моим обществом? Тогда избавлю ее от него. На этот раз навсегда.

Не прямо сегодня, конечно же. Я выполню свою часть сделки и останусь в Горф-несте до Дня подарков, а потом…

Потом Романия может делать, что ей угодно. Вернуться в деревню или, быть может, в столицу. Пусть найдет кого-то, кто будет приятнее ее сердцу — это убьет меня, но так будет лучше. Тогда любые иллюзии окончательно исчезнут.

Что ж, раз решение принято, можно отправляться обратно. Как я и думал, во время полета разум взял верх над чувствами. В такие моменты всегда открывается особая перспектива — за это я их и люблю.

Однако есть еще одно, — обещание или, скорее, клятва, порожденная гневом на ее записку. Я больше не прикоснусь к Роми, насколько бы близко она не была.

И если она захочет быть со мной, — во всех смыслах, —то ей придется самой попросить меня об этом.

Глава 15. Романия

Стыдно признаться, но я едва могу слышать дедушку. Я провела в его спальне всё утро, и его голос звучит твердо и бодро (даже слишком бодро для умирающего), когда он рассказывает о подарке, который приготовил для бабушки на Хон Галан…

Да. Кажется, речь о подарке.

Его слова кружатся в воздухе, но не могут достигнуть моих ушей. Не проникают в мысли, потому что те целиком и полностью заняты Синклером.

Син был зол, когда вышел из спальни. Был в ярости, когда поднимался на самую высокую башню Горфт-неста, чтобы оттуда пуститься в полет. Что ж… надеюсь, зимнее небо улучшит его настроение.

Скорее всего, его разозлила моя записка. Я тоже злилась, когда ее писала, но так и не поняла, на кого именно — на Синклера или себя?

Да, я согласилась делить с ним постель. Но не думала, что он захочет пробраться ко мне в душу, а не просто под юбки.

И всё же я жалею о написанных резких словах. Наверное, это было лишним. Но я лишь хотела напомнить, что Син сам назвал это сделкой. Сам выставил условия, заговорил о правилах…

Время, проведенное с дедушкой, должно было вытеснить эти мысли, но ничего не получается. И это кажется преступлением, ведь дедушка болен, и это его последний Хон Галан, который должен стать особенным.

Мне следует взять себя в руки. Сделать над собой усилие.

Я легонько трясу головой, стараясь избавиться от образа мужа, и улыбаюсь дедушке. Он полусидит на кровати в окружении подушек.

— А еще я велел заказать ей букет лаванды, — с улыбкой говорит он. — Когда мы только познакомились, она подарила мне носовой платок с веточкой лаванды. С тех пор для нас это особое растение… Столько воспоминаний.

— Уверена, ей понравится.

Это и правда мило. Настолько, что к горлу подступает ком.

— Когда становишься старше, — продолжает дедушка, — то понимаешь, что самые простые вещи могут быть ценнее всего золота мира. Но твоя бабушка поняла это еще раньше! По молодости я пытался усыпать ее драгоценностями, но она попросила этого не делать.

— Очень на нее похоже, — улыбаюсь я.

— Сначала я подумал, что это просто кокетство, ведь какой даме не нравятся дорогие безделушки? Но знаешь, что она мне сказала?

— И что же?

Он манит меня пальцем, и я наклоняюсь вперед. Лицо дедушки полно энтузиазма, он выглядит таким счастливым…

— Она сказала, что вернет мне украшения, все до единого. И сдержала слово! Правда, вернула их лишь пару лет назад, сказав, что у женских обещаний нет скора давности.

Дедушка смеется — громко и раскатисто, — а у меня внутри всё сжимается. Наворачиваются слезы, которые никак не остановить.

Ну вот. Проклятые капли уже текут по лицу, обжигая щеки.

— О Боги, дорогая, — дедушка протягивает руку и похлопывает меня по колену. — Что случилось? Байки старого дурака расстроили мою Роми?

— Н-нет, — качаю я головой, шмыгая носом. — Это так, пустяки…

Главное, чтобы всхлипы не превратились в рыдания. Иначе я буду ненавидеть себя еще больше. Разревелась перед дедушкой в тот момент, когда единственной задачей было устроить ему праздник.

— Не думаю, что это пустяки, — мягко произносит дедушка. — Видно, что тебя что-то тревожит. Я, может быть, и стар, но всё еще в своем уме.

— Нет, всё правда в порядке. Я просто… слишком сентиментальна. Так рада, что спустя столько лет вы с бабушкой всё еще влюблены.

Он расплывается в улыбке.

— О да, мы влюблены. Но чтобы сохранить это, нам пришлось много работать.

Я хмурюсь, немного успокоившись.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что любовь — это дело каждого дня. А не вещица вроде карманных часов, которую можно хранить шестьдесят лет и потом обнаружить нетронутой.

Звучит разумно, но…

— Полагаю, чтобы сохранить любовь, трудиться должны оба.

Дедушка энергично кивает.

— Разумеется! Выбор правильного супруга — самая важная часть, без нее ничего не получится. Вот, например, твоя мама… к сожалению, она сделала неправильный выбор.

Я горько усмехаюсь, потому что знаю — дедушке никогда не нравился мой отец. Он называл Брамиона Сойера «самым бестолковым мальчишкой империи», позорившим грифоний народ.

И всё же он не противился браку моих родителей. Он сам женился по любви и позволил дочери сделать то же самое, пусть это и вылилось в реки слез. Отец изменял матушке, регулярно. Потом вымаливал прощения, говорил о любви, но проходили месяцы и всё повторялось снова.

Почему Боги позволили мне наступить на те же грабли?

Мой выбор… Дедушка всегда считал его правильным. Он обожает Синклера, а мне хочется взвыть от обиды, ведь я не могу ему рассказать правду. О том, что мой муж — изменщик и, того хуже, лжец.

У отца хотя бы хватало мужества говорить правду.

Дедушка хотел для меня не этого. Но всё случилось так, как случилось.

— Ты права, Роми, — продолжает он. — Брак — это труд на двоих. Сначала вы выбираете друг друга, но это лишь начало пути. Потом вы должны выбирать любовь, каждый день, и только тогда она имеет право называться настоящей.

Я улыбаюсь и сжимаю его теплую руку.

Мудрые слова, как и всегда. Но вряд ли они мне помогут.

Глава 16. Синклер

Дни пролетели со скоростью, которая ошеломляет даже меня. Скоро безумие, которое мы с Роми устроили, закончится, и можно будет вернуться в столицу, чтобы снова погрузиться в дела.

Пока что я обосновался в одном из кабинетов, с позволения Джаспера и старика-Элдера, чтобы хотя бы при свете солнца не думать о моей сводящей с ума жене.

Учетные книги, планирование мероприятий, переписка с Роудером и раздача ему поручений — всё это должно было отвлечь, но ни капли не помогает. Невозможно не думать о Роми, когда она в пределах моей досягаемости.

Кажется, я перехитрил сам себя. Слишком изощренная пытка — каждый вечер видеть ее в постели и бороться с желанием прикоснуться. Но я держусь, верный обещанию, о котором почти жалею.

Я не трогаю Роми с того самого дня, когда понял, что между нами ничего не исправить. Мы не должны больше спать, никогда. Даже ради наследника.

В пекло проклятый титул! А Мэрхома с его интригами пусть сожрет ржавая гидра.

Если Роми еще не беременна, значит, такова воля Богов. Умри я сегодня, император может осчастливить какого-нибудь моего дальнего родственника герцогством Мирандол. На данный момент мне плевать. На всё плевать, кроме разбитого сердца.

Задается ли Роми вопросом, почему я не тянусь к ней, пока мы лежим так близко, что слышим дыхание друг друга? Готов поспорить, ей интересны эти перемены, но она продолжает упрямствовать. Ничего не говорит по этому поводу.

Она тоже не тянется ко мне. Конечно же. Ну конечно же!

Какая-то часть меня разочарована таким исходом, хоть он и был предсказуем. И всё же, если бы Роми повернулась хоть раз, хотя бы на миг протянула руку, я бы забыл и гордость, и обещания, и больше никогда бы ее не отпускал.