Крымские мотивы
Когда холодно и не знаешь, будет ли завтра, вспоминаешь тепло. А так как память не имеет редактора, то и воспоминания скачут безо всяких жанров и драматургии.
Однажды, очень давно, три жизни тому назад, я был в Крыму, отдыхал в своем любимом месте, небольшой бухточке под названием Новый Свет.
Через неделю, как водится, с моего московского лица сошла городская трупная синева, я основательно обгорел, руки перестали трястись, суставы болеть, а глаз дергаться. То есть плоть моя уже не разлагалась, и я уже не был похож на благородного столичного зомби. Я даже немного одурел от прилива здоровья, свободного графика, солнца и вкуса морской соли на губах. В моем мозге выключились те отделы, что отвечали за ежедневное «как жить дальше», он перестал булькать, загустел и стал обычным студнем курортника. И тогда я стал, наконец, обращать внимание на окружающих.
Наблюдать бесплатно за людьми в неестественных условиях летнего расслабона – мое любимое занятие. Люди на курортах совершенно другие, чем в обычной жизни. Они мне даже нравятся.
Набережная там небольшая, примерно полтора километра. По ней хорошо гулять туда-сюда босиком, в одних плавках, по привычке делая вид, что тебе «куда-то срочно надо». А когда вся гуляющая толпа делает вид, что им «куда-то надо», это забавно. Туалеты теперь платные, и одичавшие на природе курортники справляют нужду прямо под кустами магнолий и в газонах.
Проходя мимо летнего кафе, я ощутил холодную волну ненависти и презрения. Осмотревшись, я увидел классическую картину.
На фоне хамоватых чаек и обвисших от безветрия тюлевых кружевных занавесок, за столиком сидела девушка лет сорока, являя собой миру картину «Барышня-Хемингуэй», или «Девушка с ноутбуком и чашечкой капучино». Она изредка печатала что-то одним прозрачным пальчиком, а в перерывах презирала и ненавидела проходящих мимо мужчин.
Не знаю, что являлось генератором изливаемой ненависти. Голодное детство, трехгодичное рабство в гареме кастрированного султана или встреча с альфонсом-геем, обокравшим ее семью, – но потоки были ощутимы и действенны. Мужчины подсознательно обходили ее столик стороной, на что указывала с утра протоптанная на газоне с филюкциями тропинка.
Я тоже обошел ее стороной и, зайдя в кафешку с другой стороны, сделал вид, что хочу что-то заказать. Присев за соседний столик, я извернулся и, потребовав у официантки стакан лимонада, заглянул через плечо барышни в ее ноутбук. Что я ожидал там увидеть? Не знаю, но мне срочно надо было понять, кто она. Чтобы знать.
Раскрою секрет – в моем мире я бог и мне все должно быть ясно про персонажей, населяющих мой мир. Потому что если я потеряю контроль, они выйдут из схемы, и мне снова придется включать Везувий или устраивать Потоп, а это хлопотно.
Я ожидал увидеть сайты с вязаными кофточками, схемы с ценами на недвижимость, ровные столбики печальных стихов, в общем, все что угодно, только не то, что я увидел.
На экране монитора был текст, забитый в так называемую «американку». (Форму записи для сценариев фильмов и сериалов.)
Вы понимаете, уйти я уже не мог и щелкнул пальцами. Довольная, как хунвейбин, съевший воробья, официантка принесла лимонад, а Барышня сунула сигаретку в рот, беспомощно похлопала себя по кармашкам и посмотрела в мою сторону, сквозь меня. Я встал, подошел к ее столику и, достав из воздуха бенгальский факел, протянул ей. Опалив нарисованные бровки, она прикурила. Я заговорил, тем самым разрешая ей излить душу. Она и излила.
Оказалось, она редактор с украинского телеканала. – Вы же понимаете, – рассказала она, – сценаристы все дерьмовые, и даже тут, на отдыхе, она вынуждена не покладая рук исправлять и править сценарии. – А они об этом знают? – спросил я. – Может, просто указать на ошибки, сами исправят? – Ну, что вы! Исправят они. Там только деньги в голове и амбиции. Мы уже пробовали так работать, теперь все делаем сами. Никто пока не возмущался. – Вон оно как, – сказал я и добавил на всякий случай: – Хорошо, что я токарь, не знаю всего этого.
Далее в разговоре я выяснил, что сама она в детстве закончила педагогический, а потом трехнедельные курсы редакторов и вот уже седьмой год работает на Канале.
Барышня осталась довольна нашей беседой. Она четко дала мне понять, что она из мира элиты и поговорить со мной для нее было – как почесать за ухом бродячего пса. Она была прекрасна.
Уходя и оплатив счет за лимонад, я также понял, чем была довольна официантка. Оказалось, мой щелчок пальцами стоил 50 рублей. – Традиция, – притворяясь печальной, сказала официантка, и я не стал ее нарушать.
А я потом шел по набережной и краснел, что ничего не знаю про мир токарей и был близок к провалу. Всего один вопрос с ее стороны про мою работу, и я, нелепо промямлив, что «точу напильником железку» сел бы в лужу. На этот раз обошлось, барышня-редактор была сильно увлечена собой, но теперь я знаю, спускаясь на Землю, надо все-таки быть умнее и четко выбирать себе легенды.
Синдром курортника
Слышали о таком? Это когда после пары недель беспробудного экспресс-отдыха, вдруг, встречаешь в неожиданном месте «знакомое лицо». Ты не помнишь, кто это, но лицо такое до боли родное, что оставив сомнения, ты бежишь навстречу этому человеку и обнимаешь его и, пытаясь вспомнить (да кто же это такой, черт возьми?!!!), приобняв, спрашиваешь: – Ну, как ты? Какими судьбами тут? – по его слезам и объятьям ты понимаешь, что он тоже тебя узнал, и начинается нелепый, повергающий своей изощренностью любого дипломата, диалог, когда каждый пытается выяснить, кто перед ним, и при этом не показать, что сам тебя не помнит.
И только вернувшись домой и рассматривая сделанные на отдыхе фотографии, ты вспоминаешь, что видел каждый день это лицо в метро или в маршрутке, по дороге на работу. Таким же образом этот человек может оказаться полицейским, оштрафовавшим тебя с помощью волшебного жезла в темном переулке, кассиром, обхамившим тебя в супермаркете, или собачником из ближайшего парка, на которого ты как-то кричал из-за собачьих какашек: «ДовелиСтрану». Обычно, встретившись потом с этим человеком в городе, в его естественной среде обитания, мы уже не здороваемся.
До следующего курорта.
Отчет селянина о путешествии в Москву
Как я и обещал, мы с сыном съездили на прогулку в столицу. До центра мы так и не доехали. В городе было объявлено чрезвычайное положение, центр перекрыли тяжелой транспортной техникой, а в полутемных переулках стояли автобусы, набитые полицейскими и гуляющими рядом тихими мужчинами строгого неподкупного вида. Когда мы пытались где-нибудь приткнуть нашу машину, мужчины грозили нам пальчиком, словно расшалившимся детям, и показывали, что ехать нам надо выше, куда-то в небо.
Попетляв вокруг часика полтора, мы заехали в пустынные дворы Сухаревки и, согнав сидящего на бордюре кота, притулились на свободном пятачке за булочной имени Басова. Кот, судя по его морде, явно запомнил номера нашей машины и, отойдя немного, сел наблюдать. Мы вылезли из машины и пошли пешком в сторону ближайшего метро. Из подземки вышли уже на Пушкинской.
Что меня сразу же порадовало, так это турникеты, через которые надо было пройти, чтобы оказаться на Тверской. В турникетах стояли полицейские и делали входящим «обнимашки». Мне попался очень замерзший и худой (одни ребра) юноша-полицейский. Он обнял меня, погладил по спине, и, трясясь, прижался ко мне всем телом, пытаясь хоть немного согреться. Настроение мое сразу улучшилось. Я понял, что растроган и тоже погладил его по спине. Юноша зарделся, всхлипнул и с неохотой отпустил меня. До этого момента мне казалось, что москвичи не любят приезжих. И даже плитка, покрывающая все вокруг, уже не казалась такой мерзкой. Я заметил, что не только мне нравится эта новая московская традиция, некоторые мужчины и женщины перелезали через ограждение и снова становились в очередь, на «обнимашки». Но обнимали не всех, только красивых, как я. Товарищ, который шел со мной, пожаловался, что перелезал дважды и проходил в разные турникеты, но его так и не обняли. Я не стал говорить ему правды и ответил, что, скорее всего, у него не такой печальный вид, как у меня и других приезжих.
