(А попробуйте-ка, покорячьтесь!)

5. Ноги? Тут тонкий вопрос. Вот скажите: кому вообще-то нужны в мужчине – ноги? И насколько востребована обществом их длина и стройность?.. Вот у меня – две ниточки, тут же смекнут завистники. Возможно ли носить на модельных ходулях подобный панцирь?! И правда. Несоответствие, задумываюсь я. В который раз даю зеркалу клятву: завтра начну качать. (Самая тяжкая позиция.) Но и сомневаюсь тут же: а что тогда останется от моей устремлённости ввысь?..

(Кстати, тонко понимавшая красоту Фиса всё почему-то нахваливала мне ноги; что же касается образа моего в целом, то его рвущаяся кверху невостребованная мужественность была всегда как-то подавлена её скептическими замечаниями. Зачем, зачем она их допускала?.. Уж точно не от неуверенности во мне; скорее, скажет наш психоаналитик, от собственной – подспудной! – тяги на сторону… Ой-ой, не будем о грустном.)

Итак! (Вы не устали ещё от меня? Фу, скажете, какой скучнейший нарцисс.) Так нет же. От самолюбования далёк я. Я – неутомимый аналитик формы. Подпитываю, как умею, мужское самосознание, убывшее в дыру. Поймите: оболочка – то верное и славное, что ещё имею я в наружном мире. То – дающее надежду. Всё, что невидимо, – то умерло, никому не нужно, похоронено…

Надёжная рабочая броня, преисполняющаяся – по моему желанию и настроению – жизнелюбивыми аккордами!

Да, есть ещё же тема. Мой преданный железный зверь с расточенным 250-сильным сердцем. Огненный мустанг, роющий землю копытом – приземисты и невесомы тугие горящие диски 17R алого моего «мицубиси» с гордым прозвищем «эклипс»:[2] сядьте, троньтесь – и затмите солнце!

И вот! Когда такой породистый лосяра – в какой-нибудь моднющей полудраной шерстяной безрукавке да с сияющей на мускулистой руке пузатой золотой гайкой («Картье Паша», между прочим, – обломок былой роскоши!) оседлает повечеру свою кровавую кобылку, да въедет ненавязчиво под уханье багажникового сабвуфера («Снэп» или там «Скутер») в вечереющее марево той самой банальной июньской Москвы… Ой, девчонки, держитесь! Вот он – безвозрастный мачо, ясноглазый трубадур, неутомимый гоп-плейбой, великан на глиняных ногах, московский пустой бамбук, глазейте на меня, обшушукайтесь себе, широко раскрывши глазки…

Это – всё, что от меня осталось! Это – всё, что кинуть я могу в твой равнодушный усасывающий зев, моя любимая чёрная брешь! (Наш ответ депрессии.)

Так что не будемте уж слишком строги к герою нашего рассказа – московскому интеллигенту, несостоявшемуся художнику, бывшему филологу, бывшему диктору московского радио, автору не увидевшего свет словаря испанских неологизмов, экс-совладельцу компании-импортёра европейских вин, уверенно шедшему до кризиса[3] на свой миллион… Простимте уж ему столь бездарно дешёвые понты: ведь мы-то знаем, чего стоит настоящая отдушина в нашей безумной безумной безумной жизни.

Нет-нет – на самом деле, такие вылазки при полном, что называется, параде, или боеготовности – в центр, на Манежную, на Тверскую, на бульвары, в ЦДХ – нешуточно развеивали меня. Ибо, да простит меня мой психолог за вполне псевдонаучное определение, создавали иллюзию эмоциональной адаптированности. Я жадно вдыхал сладострастные летние запахи, не теряя надежды вдруг поймать искушённым глазом – там, где-то, вдали, среди тысяч асексуальных женскополых существ – тот исключительно редкий образ ускользающей лани, хрупкой и трепетной, той волооко-узкобёдро-тонкокостной, которого так вожделел мой распалённый мозг и изощрённый вкус.

Она уже являлась мне из последождевого воздуха – то синей туфелькой на хрустальном каблуке, то упругим очерком облегающего топика, то родинкой на плоском животе, то россыпью веснушек под совершенно голубыми глазами… Она уже почти нарисовалась в этом спрессованном одушевлённом воздухе, готовая вот-вот материализоваться ломким своим силуэтом…

Она ещё не знала, что она – моя.

Суббота, начало июня. Манеж, «Подиумэкспо-2003».

(И как это, вы думаете, меня сюда занесло?!)

Да, воздух на всероссийской выставке модельных агентств совсем иного свойства: душный, глянцевый, набухший сотнями досужих мыслеформ и всякого рода недобрых перекрёстных токов, которые незримо излучаются стоящими на стендах или туда-сюда снующими моделями. Почти все они в каких-то полусценических костюмах, представляющих, по-видимому, то или иное агентство. Вдали между проходами виднеется осаждённый тёмной публикой подиум. Под невнятный комментарий конферансье расхаживают на нём выхваченные светом страусиные перья.

Показ какой-то, да и бог с ним. У нас другие задачи: модели, модели кругом – сотни длинноногих пигалиц!

Однако… За какие-нибудь пять минут мой натренированный, скучающий взгляд якобы случайного посетителя из этих сотен едва ли остановился на четырёх… Который раз печально убеждаюсь, что сама по себе длинноногость и принадлежность к цеху красоты вовсе не есть гарантия этой самой красоты – в высшем её понимании. То есть: когда высокая шея, тончайшие запястье и щиколотка, чуть выдающиеся небольшие ягодицы, плато живота с крутыми взгорьицами таза, узкие мальчишеские бёдра (художественная гимнастика!), точёные ноги с прорисованными икрами да выступающие на нежной спине молочные лопатки наконец-то соединятся в по-настоящему ладную симфонию косточек и мышц!

А когда симфония эта возводится в ранг высшего мерила женской ценности, ой как нелегко становится жить на свете.

– И что ты так, вообще-то, зациклен на этих моделях, дурень великовозрастный?! – Ну вот, пожалуйста. Мой тёмный Перец, как никогда, вовремя. Он и правда в самый раз – заказаны мне модели. Ну ничего-то путного с ними не выйдет – максимум до койки. (Это большой успех!) Я же какой у нас? – весь эмоциональный, ответный огонёк всё ищу. Какой там огонёк. Сбрасывается мой номер – и раз, и два… Три! – Перезвоните позже: абонент занят, абонент недоступен, абонент не может сейчас ответить на ваш звонок…

– …что ты строишь из себя великомученика? Где вообще ты шаришься? – (Ух, не уймётся мой оппонент.) – Вон сколько красавиц в метро ездят, в институтах учатся да работают на человеческих работах! Помимо того, что всё кругом кости ходячие, Освенцим по ним плачет, так ещё и стервы развращённые, в карман только и смотрят…

– А как же Фиса?.. – не совсем уверенно возражаю я. – Разве не являла она собой то счастливое сочетание внешности и душев…

– Да чтоб такую Фису удержать, надо было её на пушечный выстрел к моделям не подпускать! А ты, наивная дубинушка, с партнёрами разругался да в Париж её повёз на последние деньги – Наоми из неё делать, в своём ты вообще уме?! И где теперь твои бывшие партнёры – и кто ты?! И кому ты нужен без нормальных бабок?!

– А как же любовь?.. – совсем уже потерянно вопрошаю я мучителя.

– Ха, любовь!.. – Зелёный перцевый глаз прямо выстреливает ядом. – Нет никакой любви сейчас, а брак – узаконенная перманентная проституция, понял?! Так что или гоняться тебе всю жизнь за призраками, или найти уже кого попроще – и всё равно ведь будет тебя тянуть на этих, я-то тебя знаю, так что ты выбирай – либо мать, либо блядь, а третьего не дано, понял?! Бывай!!

Ну вот. Настрой уже, конечно, не тот, запал куда-то делся… Подойду хоть к бару – выпить холодного боржоми, размочить лёгкое послевчерашнее похмельице. Что ж такое – вчера Фиса, сегодня Фиса… Да к чёрту, к чёрту все ваши жизненные законы, а я найду себе ещё королевну, я должен, должен, иначе…

Иначе – конец.

Однако! Вокруг не так уж мало и мужичков, праздных и всё каких-то непростых, рыщущих повсюду – ищущих, конечно, того же… Вон Саша Дроздов – дискотечная кличка: Дрозд – ну совершенно же лысый, ёшкин кот, ценитель красоты, ему уж, поди, полтинник – такой же, как и Валерисеич, завсегдатай… И куда же подобное мероприятие – да без него! Клеит, как всегда, осмотрительно – кого попровинциальней. Какую-то совсем малолетку со стенда «Wild Cats» (г. Набережные Челны). Фу, какой конфуз. Это что же, я – я! – буду смотреться приблизительно так же, как он?! Нет, получше, конечно, но по существу… И как красиво бы да бойко ни подъехать, и как бы там ни заливаться… Э-э-э, да я опять неоригинален. Да пошёл-ка я отсюда. Даже подходить не буду к ним – пачкаться только.