Я (запальчиво). Что, что, что тебе во мне нравится?

СВЕТИК. Откровенность. Обаятельность. Небанальность.

Я (вытирая пот со лба). А я вот не скажу. Просто нравишься ты вся, какая есть – и всё. (Пауза.) Светик! Можно будет как-нибудь пригласить тебя в дом отдыха, с хорошими номерами, бассейном, дискотекой, лошадками?..

СВЕТИК (кивает, поднимая бровки). Коне-ечно. Только меня мама, наверно, не отпустит.

Я (решительно). Маму я беру на себя. А… можно будет как-нибудь пригласить тебя домой?.. – у меня хорошее вино, вкусная клубника и много-много фотографий!

СВЕТИК (кивает, поднимая бровки).

Я. Я… хочу тебя, как женщину, понимаешь?..

СВЕТИК (кивает, вскидывая бровки).

Я (опять в испарине). Но почему… почему тогда тебе как будто вообще неинтересно – ты сама у меня ничего не спросишь, ты даже не знаешь, что я делаю, где работаю!!

СВЕТИК. Нет, почему же. Просто я ничего никогда не выспрашиваю. И вообще, мне главное – сам человек! А кстати, правда: чем ты занимаешься?..

Я. Преинтересным и весьма прибыльным делом, Светик, ты не поверишь: клипсами для колбас. Знаешь, продавщица перед тем, как батон взвесить, что-то отрезает? Вот ими.

СВЕТИК (в сторону, с растерянной улыбкой). Разве этим можно заниматься?.. (Пауза пауза; вслух.) А они что, железные?

Я. Они алюминиевые, Светик. И, кстати, подразделяются по жёсткости… (Задумчиво.) Но жизнь – жёстче.

6

Я глухо ликовал: так спонтанно возникла ясность по ключевому вопросу!..

Но и беспощадно ругал себя – как всегда, задним числом: мои нелепые чувственные признания, которые вроде как нужно держать до последнего при себе, и это пошловатое приглашение в дом отдыха, и открытый намёк на секс – то сладкое и заповедное, что я лелеял и готовил для особо нежного случая (хоть уже и отчаивался представить толком, какого), – всё сумбурно, разом, прямолинейно и опрометчиво, смазанно и в моей дурацкой запальчивой манере было выплеснуто в её невозмутимое личико! И было принято ею с обезоруживающим спокойствием и пониманием моих проблем.

Я посылал то и дело мысленные благодарения господу за его невозможную терпимость по отношению ко мне, лезущему на рожон, искреннему и небанальному сластолюбцу средних лет. Не иначе как мой ангел-хранитель рассмотрел одно смягчающее обстоятельство – я истинно был настроен выхаживать эту девчонку сколь угодно долго…

...да вообще с ней ничего не иметь, в конце концов!

– Чего ж тогда тебе от неё надо, проиграть ей партейку в крестики-нолики?.. – шевелился было в пику столь благородным, да уже помеченным задним числом намерениям мой добрый Перец, но я не давал ему материализоваться. Кстати, был он по-своему прав: эта нехитрая игра не удавалась мне с детства.

Ну, а правдивые, жёсткие, но ведь и совершенно непосредственные рассказы из школьной жизни, про «скаутов» да про «модельный бизнес» казались мне теперь из её уст просто забавными откровениями.

Главное – я знал, что делать! Первым делом нужно было купить диск «Рамштайна». Сразить её своей внимательностью – и заодно вслушаться в её музыку, попытаться настроиться на её волну, поймать его, рокового страдающего Светика, в воинствующей минорной какофонии.

И так проникся я звонким ощущением важности этой идеи, что просветлённо улыбнулся себе в зеркало и тут же, ясным рабочим полднем кинулся на ярмарку в Коньково.

«Всё просто, – стучало в груди, слепило в глаза, летело за окном машины. – Я наметил себе цель. Цель – это она. Шальная, неспелая, изменчивая, будоражащая – она! Буду открывать её через музыку».

И на излёте моего светлого транса, когда диск был уже в руке, из колыхания коньковских рядов возникла другая мысль, ещё более объёмная, счастливая и важная: я, как творец мне одному вверенной радужной вселенной, могу ведь наполнять её различной сутью, тканью и фактурой. Украшать её, отдавая что-то своё, – и одновременно познавать её – да хоть через новые вещи, красивые и радостные, через свежие запахи духов, через дела, которые интересно и полезно делать вместе…

...ту косточку, оброненную мною, могу я взращивать и поливать, и видеть счастье в мелочных заботах.

...могу лепить свой материал из разных глин.

...могу из воздуха соткать тебе оправу и пригласить тебя в неё, мой бриллиант.

(То есть: сконцентрироваться на этой девчонке и из неё… из неё уже попробовать изменить мир… перевернуть мир – вверх дном!)

Ассоциации пробудившегося творческого инстинкта распирали меня всего изнутри подзабытым чувством силы и уверенности, но игриво уводили в сторону. Коль скоро я на вещевом рынке, то уж начну с лежащего на поверхности, с видимого и осязаемого. Чего-то недостаёт в этом привычном уже милом полумальчишеском облике…

Ну конечно: женственности! Как родная, легла бы на её фигурку обтягивающая лёгкость какого-нибудь короткого летнего платья. Такое здесь почему-то не сразу ещё и сыщешь, несмотря на разгар сезона, и я, всё больше вдохновляясь от первых неудач, нервно тыркаюсь в ряды с заклинанием:

– Открытое мини-платье, стрейч, секси, на девочку, размер 40–42…

Громоздкие торговки качают крашеными головами, перемигиваются и провожают меня улыбками. Как выясняется, хочу я эксклюзив, раритет, который вообще может иметься только у Алёны на D-23. С трудом нахожу Алёну и забираю у неё единственный белый сарафан с синими цветами – «писк сезона». Он кажется мне довольно обычным, слишком недорогим и недостаточно коротким. Но для начала пойдёт и этот, тем более что та же озадаченная моей реакцией Алёна выкатывает мне пару джинсовых босоножек на платформе – цветом что цветы на сарафане…

Я почти уже счастлив предвкушением её реакции. Для полнейшего эффекта мне трамбуют покупки в корзинку, творчески свивают сверху платье бутончиком и помещают в целлофановый пузырь.

Мобильный настойчиво задрожал в кармане. Вот уже час, как нет меня в «офисе», но немножечко не вовремя какой-нибудь клиент всполошился. На определителе… глазам не верю… – «Sveta little» бьётся, долбится ко мне тёплыми душными волнами!

– Рома? Не отвлекаю? Я подумала, может быть, ты свободен вечером? Могли бы где-нибудь попить кофе…

Кто-то – кажется, Кант – говорил, что счастья нет. Лишь проблесками посещает нас это призрачное радостное чувство, да и то существует лишь субъективно, внутри нас – ничего общего не имея с объективной реальностью, от которой происходит.

Ну, пускай так – ради таких моментов стоит жить.

*

Майн либе киндер зибцвайнахт,

Их бин ди штимме аус дем киссен…

...из смертной скорби, из тяжкого дыма после побоища без победителей вылезает, стелется тягучий призрак – и открывается, разверзшись скрипучим, надрывным, нечеловеческим заявлением. Констатирует он, конечно же, победу зла. Мощно, фатально включается разрушительный ударник – и выворачивает, разносит всё на своём пути:

МАЙН – ХЕРЦ – БРИНТ!!!

– Если бы знать ещё, Светик, что это такое… о чём поют-то вообще…

– Ну… что-то о любимом ребёнке, о моём сердце…

Мы сидим в машине у её подъезда. Светик возбуждена и счастлива, она тыкает пальчиком в магнитолу, быстрей-быстрей пролистать все песни, поставить мне свою любимую.

– Это не так важно, о чём, главное – чувствовать… Ты вслушайся, я тебя научу… Вот!! Песенка о маме!..

Эта начинается издалека, мелодично, минорно. Отчётливо слышатся повякивания грудного ребёнка – в такт им Светик открывает ротик с невинным и жалобным личиком, вызывая у меня очередной прилив нежности. Это, в общем, колыбельная, но из гестапо. Тема усиливается тяжёлыми мелодичными акцентами, напоминающими «Скорпионс», в какой-то момент замирает, повисает в гудящей пустоте…

МУТЕР… МУТЕР… МУТЕР?!! МУТА-А-А-А-АААААА!!!!!!!

...и обрушивается в неизбежное громыхающее никуда.

– Маму жалко, что-то с ней случилось нехорошее, – говорю я. —...Светик! Что с тобой?!

По её щекам симметрично ползут две неподдельные слезы. (У зайчат катарсис.)