Моя нога. Мне больно? Наверное, болит где-то в самой глубине, где у меня уже нет нервов. Туфля содрана с меня аккуратнейшим образом, как шкурка банана. А огромное бугристое колесо грузовика прижимает мою ногу к краю тротуара. И этот звук… Что это за звук? Как будто кто-то крошит хрящ.

Как будто кто-то попал под грузовик. Люди постоянно используют это выражение. «У меня было такое впечатление, будто я попала под грузовик». Как будто они знают, что при этом чувствуешь! Теперь я знаю. Знаю точно, что при этом чувствуешь. Если честно, то не чувствуешь практически ничего.

Грузовик с ревом удаляется в облаке синего выхлопного газа. Водитель даже ничего не заметил. Я все еще слышу — я думаю, что слышу — слабый звук его радио, который становится все тише и тише, по мере того как грузовик исчезает из вида. Тем временем вокруг меня образуется кружок обеспокоенных лиц, который все разрастается и разрастается. Чужие люди. Смотрят на меня так, как будто я на экране телевизора. И с явным ужасом глядят на мою ногу, хотя могли бы быть и потактичнее, ведь я все же не на экране и еще не успела потерять сознание.

Старая кошелка без кошелки… Слава богу, ее я нигде не вижу, ее нет в кружке окруживших меня людей. Разумеется, то, что ее сейчас нет, не доказывает, что ее и не было. Даже не доказывает, что она не Грейс. Поскольку Грейс часто отсутствовала, когда…

Господи, как я устала! Если бы я могла устроиться тут поудобнее, положить голову на тротуар, закрыть глаза… А, вот это очень мило. Кто-то поднимает мою голову, снова опускает ее на… что? Вероятно, на сложенное пальто, которое заменяет мне подушку.

— Я в порядке. Мне даже не очень больно. Не так, как вы думаете. — Хочется их убедить. Они так добры. И я даже не очень лгу. Мне и в самом деле не очень больно.

Разумеется, теперь, когда у меня появилась минутка, чтобы подумать, я понимаю, что та женщина никак не могла быть Грейс Голдберг, даже на одну секунду. Во-первых, Грейс всего двадцать два года. И столько ей будет всегда. Она навсегда застыла во времени в своих белых сапогах и мини-юбке, купленной на Карнаби-стрит. Застыла где-то в Пиренеях вместе с Жюлем. Две маленькие фигурки в снегу. Стоящие на склоне миниатюрной горы среди крутящихся хлопьев снега…

— Привет. Вы не могли бы назвать свое имя?

— Кто хочет это знать? — Все правильно. Придуривайся. Даже глаз не открывай.

— Мэм? Мне нужно знать ваше имя и где вы живете.

Черта с два!

— Я знаю, почему вы спрашиваете. Хотите узнать, не в шоке ли я. Говорю вам, нет. Просто слегка… удивлена.

— Мэм. — Голос звучит уже устало. — Я спрашиваю вас, как полицейский, и я хочу вам помочь.

Полицейский? Ну как же! Теперь, когда я открыла глаза, я вижу синюю форму и бляху.

— Полагаю, вы из полиции Лейта?

— Мэм, «скорая» скоро приедет, ясно? — Он выговаривает слова тщательно и четко, в чем я вовсе не вижу необходимости. — Если вы назовете свое имя, я могу известить, кого пожелаете, что вас отвезли в главный госпиталь.

Самое важное — ничего не говорить, ничего не выдать. Даже имя. Особенно полицейскому из Лейта.

— Ладно, мэм, подождем «скорую».

Прекрасно, он уходит.

— Привет. Не хотите мне улыбнуться?

Господи, это еще кто? Меня же только что переехали, черт побери! И кто это? Какой-то телевизионный репортер с видеокамерой. Он наклонился надо мной, улыбается и нацеливается объективом прямо мне в лицо!

— Эй, мне ваше лицо вроде бы знакомо. — Он разворачивается к моему раздавленному велосипеду, потом снова наставляет объектив на меня. И улыбается. — Вы случайно не в шоу-бизнесе трудитесь?

— Точно. Я — Удивительная Грейс.

— Эй! Бог ты мой! — Это снова полицейский, который прогоняет репортера. — Это вам не премьера кинофильма, черт возьми!

— Послушайте, — говорит репортер, — она заявила, что ее зовут Грейс или что-то в этом роде.

— Мэм? — Улыбайся, Дана, это всего лишь коп. Снова сидит около меня на корточках, по-детски голубые глаза обеспокоены. Он совсем ребенок, этот мой полицейский из Лейта. Больше по вкусу Карен, чем мне, из тех, кто выбирает еду по детскому меню. — Мэм, мы сейчас перенесем вас в машину «скорой помощи», ладно? Вы не волнуйтесь. Но сначала скажите… вас зовут Грейс?

Почему бы и нет? Кто-то ведь должен быть Грейс, так? Кто-нибудь в трезвом уме и светлой памяти, кто сможет достойно проявить себя в этой роли.

— Да.

— Ладно. — Он записывает что-то в блокнот, как тот настоящий полицейский в телевизоре. — Грейс, а дальше?

Ох, нет, только не все с начала!

— Просто Грейс. Вы же знаете, как у нас, девушек по вызову. Кроме имени, нам ничего не требуется.

Ну вот, он захлопывает блокнот. Я его доконала. Я знала, что так и будет. Беспроигрышный ход!

Мерфи, что ты здесь делаешь? Собакам нельзя заходить в церковь, даже на похороны своих близких. Даже если служба идет здесь, далеко внизу, в маленькой часовне под озером. Где набегающие волны органной музыки являются настоящими волнами.

Да ладно тебе, никакая это не церковь, это операционная. Ты что, забыла? Тебя сбил грузовик. Я пришел, как только смог.

Добрый старина Мерфи. Ты пришел, хотя я этого и не заслужила. К тому же — умная собака, переоделся в халат медсестры. Только я способна безошибочно узнать эти желтые глаза, смотрящие на меня поверх хирургической маски. Только боюсь, ты пришел слишком поздно. Разве ты не различаешь тошнотворный сладкий запах лилий?

Нюх у тебя всегда был дерьмовым. Это запах зеленого лука. Главный хирург же предупредил тебя, что последнее, что ты почувствуешь, будет запах зеленого лука.

Не могу похвастать, что помню. Хотя имею довольно четкое представление о главном хирурге. Высокий. Седой. Симпатичный. Ведь знала же, что следует побрить ноги, прежде чем ехать кататься на велосипеде! Потому что никогда нельзя знать заранее, когда тебя собьет грузовик и ты окажешься с щетиной на ногах перед высоким красивым доктором. Уф! Главный хирург наверняка подумает, что ему приходится оперировать эрдельтерьера. К счастью, теперь, когда я лежу в гробу, моих волосатых ног не видно.

Слушай, кончай ты с этой дурью про похороны! Говорю тебе, ты еще не померла!

Нет? Тогда что делает в первом ряду моя мать? Уверена, что она привезла с собой несколько своих знаменитых финиковых коржиков, чтобы потом угостить собравшихся на моих поминках. В этом случае… я надеюсь, что у похоронной конторы есть лишние гробы, потому что до конца дня на них может возникнуть спрос.

Не вижу я здесь твоей матери. Вообще никого не вижу, кроме медицинского персонала в халатах и масках.

Будет тебе. А Джерри? Вон там, в ряду рядом с дверью? Чтобы можно было улизнуть, если запах лилий все-таки разбудит его аллергию. Приятно, что он приехал из такой дали на мои похороны, не правда ли? Даже если все, на что он сподобился, это пробормотать, проходя мимо гроба, что так мне и надо, раз я вздумала ездить на велосипеде в центре города.

Да вовсе не Джерри ругал тебя за велосипед. Это делал Карл!

Карл. Правильно. Кстати сказать… Ты обратил внимание, кто не озаботился даже венок прислать?

Будь справедливой к парню. Даже если бы ты умерла, а ты вовсе не умерла, сама подумай, каким образом он мог об этом узнать? Ты же не ответила ни на один его звонок.

Да, какой позор! Только представь себе, какую бы милую прощальную записку он бы оставил на автоответчике. «Привет, солнышко. Прости, что так поздно позвонил. Слушай, что это за слухи, будто ты умерла? Наверняка нет! Хотя удачно, что мы с тобой как раз перед этим разбежались, верно? Получается, что все, что ни делается, все к лучшему, так сказать».