Что-то в его манере отрицать очевидные факты меня беспокоит. С другой стороны, как бы я вела себя на его месте? Возможно, точно так же, как и он: как будто ничего не случилось.

— Значит, ты можешь выпить? — как бы между прочим спрашиваю я Марка, когда Мэтт уходит. — Ты ведь пьешь таблетки. Не мешает?

— Вроде нет. Во всяком случае, один-два бокала. — И он бросает на меня такой же взгляд, как и на официанта. — И вообще, я справляюсь.

— Разумеется, — соглашаюсь я с излишней готовностью. — Ты выглядишь вполне… прилично.

— Я знаю. С нашей последней встречи я подстригся, вот меня официант и не признал. К тому же я промок до нитки. — Он закашлялся.

Наверное, для Марка это еще тяжелее, чем я думаю, ведь он был таким красивым! Как и прекрасным женщинам (мне так говорили) тяжелее переносить возрастные изменения, потому что они значительно больше полагались на свою внешность, чем остальные.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось выйти из дома в дождь.

— Почему? — огрызается он. — Думаешь, я растаю, как злая ведьма?

— Марк! Остынь! Я сейчас чувствую себя официантом Мэттом. Не знаю, что сказать.

— Прости. — Он морщится, разглядывая доску, на которой мелом написаны фирменные блюда на сегодня. — Просто в последнее время… Понимаешь, прибавились еще грибковые инфекции, боли в желудке, головокружение — в основном от тех таблеток, которые Тед мне тайком подсовывает. Черт, когда одно налезает на другое, жизнь превращается в «Ад Хатло». Ты помнишь эти воскресные комиксы?

— Когда мы росли, воскресные газеты выходили по субботам, и мы называли эти субботние комиксы цветными картинками. Но, конечно, я помню «Ад Хатло». Там каждый грешник попадает в ад в соответствии со своим преступлением, так?

— Именно. Вот я и спрашиваю себя: какое наказание больше всего сгодится для самонадеянного гомика, который боится постареть? И вот пожалуйста: болезнь, которая убивает тебя молодым, хотя к тому времени, когда ты умираешь, ты уже становишься старым-престарым. Выпадают зубы, глаза не видят, исчезает осязание, исчезает все.

— Ох, Марк! Это не наказание. Ведь мы оба знаем множество голубых — здоровее некуда.

— Спасибо. Ты действительно знаешь, как утешить человека.

Нет никакого резона ждать, что он будет вести себя по-другому: уныние — и тут же резкий сарказм, в зависимости от того, что берет верх в данный момент — страх или полное пренебрежение к ситуации. Исчез, скорее всего, навсегда, тот Марк, с которым я сидела на балконе в ту ночь — смирившийся с неизбежностью смерти и не слишком по этому поводу убивающийся, потому что получил от жизни то, что хотел. Но, думаю я, это было тогда, а сейчас — это сейчас. Возможно, тут дело не в неизбежности смерти, а в расстоянии до последнего занавеса.

Принесенное вино немного его смягчает.

— Теперь расскажи мне, как твои дела с… Знаешь, я все сбиваюсь насчет твоих мужчин. Ты вроде упоминала о каком-то полицейском?

— Он не полицейский, он… — Я пожимаю плечами. — А, неважно. Карл — он для удовольствия. Ничего такого, из-за чего стоило бы разогнать всех остальных. Мне все еще требуется, как бы это сказать, страховка в смысле постели.

Марк пожимает плечами.

— Господи! А еще говорят, что мужчины бесчувственны.

— А что ты хочешь? Чтобы я сказала тебе, что безумно влюблена в Карла и жду, когда он разобьет мне сердце?

— Нет, не это. Ты же лучше, чем все эти клоуны, Уиппет. И тебе надо с ними расстаться.

Господи, думаю я. Он что — собирается снова читать мне мораль? Он, как я заметила, почти не ест, только возит еду вилкой по тарелке.

— А как насчет того парня… как там его зовут?… из Нью-Йорка? Я думал, он у тебя на первом месте. Опять.

— Джерри? — Я чувствую, что краснею, как будто в чем-то виновата. — Ну, разумеется, он все еще в Европе и его собака до сих пор у меня. Это, конечно, неудобно, но…

— Да, ладно, не придуривайся. Что-то между вами происходит, так? Мне показалось, я что-то заметил в тот вечер, когда ты приходила к нам с этим псом. Если честно, он очень славный. Когда ты представляла его мне, Теду и Герти, я чувствовал в нем серьезного соперника.

— Тоже придумал! Никакой он не соперник. Он даже не очень серьезная собака. Или — не очень милая.

— Хочешь, скажу, что я думаю? Я думаю, что тебе нужно послать подальше и Карла и Джерри, вместе со всей остальной грудой женатых клоунов, и придерживаться старины Мерфи. Он по крайней мере никогда тебя не бросит. Во всяком случае, по своей воле.

— Марк… Я ненавижу, когда ты так поступаешь. Ты знаешь, как я это ненавижу!

— Что именно?

— Когда ты пытаешься присмотреть за мной, устроить мою жизнь, после того как… — Но я недостаточно рассержена, чтобы суметь складно все изложить. Вместо этого я решаю утопить конец фразы в глотке холодной воды. — И вообще, — продолжаю я уже более спокойно, — это оскорбительно — считать, что я не смогу найти себе в компаньоны никого, лучше собаки. Особенно собаки, которая, похоже, меня даже не любит.

Марк смеется.

— Тогда и его пошли к черту. Ты заслуживаешь гораздо большего. — Затем он резко трезвеет. — Всегда заслуживала.

Интересно, думаю я, себя он включает в тот список вещей из серии — «я заслуживаю больше»?

— Я рада, что ты так считаешь. — Я сжимаю его руку, уже не крепкую мясистую лапу, какой она когда-то была, и на мои глаза невольно наворачиваются слезы.

— Ох, Уиппет. — Марк сидит и качает когда-то красивой головой. — Дело не в том, что думаю я или кто-то еще. Дело в том, о чем думаешь ты, когда… А, черт, какой смысл? Только Бог видит, откуда ты взяла это изуродованное представление о самой себе, но это никуда не годится. Потому что на самом деле у тебя масса прекрасных черт!

Разумеется, те годы замужества много лет назад никак не сказались на моем изуродованном представлении о самой себе. Играть роль серой курочки рядом с великолепным петухом. А затем, когда мои опасения насчет него начали принимать четкую форму, пытаться решить, какой из всех непривлекательных вариантов выбрать: ничего не подозревающей женушки, делающий вид, что в окружающих ее мужа мужчинах нет ничего особенного? Или изображать из себя детектива, обшаривать его карманы, разыскивая красноречивые спичечные коробки из известных «голубых» баров? Стать злобной сукой, стремящейся отомстить той же монетой и трахаться с кем ни попадя?

Когда я после ленча возвращалась домой, дождь все еще шел, монотонно колотил по крыше автобуса и устало стекал по стеклам. Если честно, мне было трудно спорить с Марком во время этого последнего свидания. Особенно если учесть, как он правильно указал, что именно я сопротивляюсь разводу или какому-то другому шагу, который бы разрушил ту хрупкую связь, которая все еще существует между нами и заставляет меня снова и снова возвращаться и выслушивать его нравоучения.

Что же касается нынешнего состояния моих разнообразных, но неудовлетворительных эмоциональных дел, разумеется, я не могу валить вину за них на Марка. Ведь именно он утверждает, что я заслуживаю большего. А я только неуверенно пожимаю плечами.

Автобус со скрипом останавливается, и в него входит стайка подростков в форме и с рюкзаками. Вероятно, мой ленч с Марком затянулся дольше, чем я думала, потому что уроки в школах кончилось.

Одна из школьниц, показывая свой проездной, ловит мой взгляд. Серенькая, маленькая девушка со спутанными волосами, она старается не встречаться взглядом ни с водителем, ни с другим школьниками, пока идет по проходу в поисках свободного места.

Ей нужно одиночное место. Откуда я это знаю? Но я знаю. С такой же уверенностью, с какой я «знаю» эту худенькую девочку с белым лицом и все беды, спрятанные в ее плоской груди.

В моем горле возникает горечь, я резко отворачиваюсь от девушки, когда она проходит мимо, и смотрю в свое залитое водой окно. Но слишком поздно. Она мимоходом задевает меня рукавом куртки. Меня бросает в дрожь от этого прикосновения страдания, которое делает нас родными. Теперь, сама того не желая, я начинаю вспоминать.