Я начинаю приводить в порядок свою одежду.

— Послушай, я выйду и немного погуляю с Мерфи. Раз уж, как ты говоришь, он тоже имеет право на прогулку. — Избегая взгляда Карла, я наклоняюсь назад, чтобы прицепить поводок к ошейнику. — Просто подожди меня в машине. Я недолго.

Когда через несколько минут мы с Мерфи возвращаемся, я застаю Карла, повалившегося на руль в припадке хохота.

— Что такого смешного?

— Ничего. Ты. Твоя одежда наполовину расстегнута, а ты топаешь по стерне с собакой на поводке в виде украшения.

Я сажусь рядом с Карлом и тоже начинаю смеяться. Первый маленький ухаб на дороге любви вроде бы преодолен. В машине стоит явный запах секса, пряный и солоноватый, и я прикидываю, примет ли Карл какие-нибудь меры, чтобы избавиться от него, прежде чем вернет машину жене.

Затем я наклоняюсь назад, чтобы отстегнуть поводок. И мне в глаза бросается нечто, чего я раньше не заметила: детская коляска, сложенная и засунутая в угол багажника, как какое-то дохлое насекомое. Ее вид действует мне на нервы. Как будто я повернулась и увидела одного из отпрысков Карла, уставившегося на меня с заднего сидения.

— Карл… там сзади детская коляска.

Ничуть не удивившись, он оборачивается.

— Черт, ведь я же говорил Вив, чтобы она спрятала эту проклятую штуку в погребе или отдала кому-нибудь. Тоби все равно уже слишком для нее большой.

— Тоби?

Карл укоризненно качает головой, хотя ко мне это никакого отношения не имеет.

— Ему иногда все еще нравится, чтобы его повозили. И Вивьен не может отказать. Он же самый младший.

Младший? Я понятия не имела, просто ли я повторила это слово или задала вопрос. Ответ совершенно очевиден. Тоби — еще один ребенок Карла. Насчет существования которого я до последнего момента находилась в счастливом неведении.

— И сколько лет сейчас Тоби?

— Дай подумать… около четырех? Неужели столько? Да, скоро четыре года будет. Ну и ну!

Действительно — ну и ну! Мимоходом я отмечаю, как сильнее проступает британская «принадлежность» Карла каждый раз, стоит нам коснуться темы, которая представляется ему опасной. Спокойнее, не надо волноваться.

— Карл, ты хочешь сказать мне, что у тебя трехлетний ребенок?

— Да, как я уже сказал, ему скоро будет четыре. — Кажется, Карл вовсе не смущен тем, что его поймали, когда он попытался тайком протащить еще одного отпрыска на корабль наших взаимоотношений.

— Но ведь когда ты впервые говорил о детях, ты сказал, что у тебя две дочери. Двенадцати и девяти лет от роду.

— Так оно и есть. В смысле, две девочки. Тоби… я тогда о нем как-то не подумал.

Как-то!

— Карл, дело в том… что ты мне не сказал.

Он разыграл полное неверие.

— Не может быть, чтобы я тебе не говорил про Тоби. Зачем мне это? — Он взял меня за руку. — Ты помнишь то утро после первой ночи, проведенной вместе?

— Конечно, помню. — Господи, разве могла я забыть? Любовь, которой мы занимались в ту ночь, самый первый раз, когда мы… — Ты сказал, что у тебя двое детей. У одной в тот день было в школе представление. — Я не отдернула руки, но она была безжизненной, как чья-то выброшенная перчатка.

— Две дочери, я сказал. Солнышко, если ты забыла про маленького Тоби, или я забыл, так это вполне естественно. Мы ведь только узнавали друг друга. И вообще, совершенно не из-за чего расстраиваться, верно?

Верно то, что, когда пальцы Карла ласкают мою ладонь, мне трудно точно вспомнить, что такое говорил он мне о своих детях бессчетное количество веков назад, после нашей горячей совместной ночи, когда он сидел в моей столовой с видом человека, который находится у себя дома, и никакого другого дома у него нет. Верно и то, что говорить о своей семье Карл не любит. Да я его на это и не толкаю. Как ветеран многочисленных отношений с Женатиками, я уяснила одно: всегда напоминай им проверить перед уходом, на месте ли семейные фотографии.

С другой стороны, Карл стремится изобразить из себя кого угодно, но только не Женатика. Как могло воспоминание о трехлетием ребенке вылететь из его памяти, да и из моей тоже?

— Карл, скажи мне, когда вы с Вивьен разошлись?

Коротенькая пауза, или мне показалось?

— Я же говорил. Довольно давно.

— Но если Тоби всего три года…

— Мы с Вивьен разбежались как раз незадолго до того, как он появился. Бедняжка. Не его вина, что он родился так не вовремя. Но ведь он все равно родился. И теперь я делаю для него, что могу. Кроме того, что развалилось несколько лет назад. Этого я сделать не в состоянии.

Разумеется, нет. И все же, как это все далеко от двух жизнерадостных, цивилизованных взрослых, каковыми мне представлялись Карл и его бывшая жена, якобы распростившиеся со своим браком без малейшего сожаления.

Наступила тишина, как будто свинцовый груз каждого неудачного брака опустился на меня и Карла. Потому что вот он здесь, как раз отпускает мою руку. И я здесь, тупо смотрю в окно фургона. Мерфи, который стал причиной более раннего и более мелкого спора, давно забыт и спокойно спит, положив морду на неподвижное колесо коляски, положившей начало новому противостоянию.

Я чувствую себя опустошенной, никак не могу себе представить, что всего полчаса назад я лежала на сиденье машины в объятиях Карла и его губы шептали мне в ухо, что он меня любит. С того момента все между нами пошло наперекосяк. Хуже всего, что даже сейчас я не в состоянии объяснить себе, что конкретно он сделал, что оказалось настолько безнадежно неправильным. В смысле, в чем я его обвиняю? В том, что он приставал ко мне в машине, где полно вещей, повествующих о его тайной жизни? Разумеется, если бы Карл меня обманывал, он бы сумел вести себя значительно умнее.

— Дана… — На это раз, когда он снова берет мою руку, я позволяю себе сжать в ответ его пальцы. Если ты хочешь меня о чем-то спросить, валяй, спрашивай, договорились? Потому что мне представляется, что каким-то чудом нам с тобой удалось наткнуться на нечто совершенно великолепное. И я не хочу этого терять. По крайней мере, не узнав сначала, в чем дело.

За окном, как раз с моей стороны, взлетает вверх вспугнутая стайка птиц — без всякого предупреждения, без видимой причины, просто поднимается резко вверх из стерни. Как дробь из дула ружья.

— Ты заметил этих птиц? Правда, они похожи на дробь…

— Дана, ответь мне.

Когда я, наконец, поворачиваюсь к нему, я с удивлением вижу в его глазах слезы, настоящие слезы, отчего глаза кажутся скорее зелеными, чем светло-коричневыми.

— Я тоже тебя люблю, — говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать его.

Разумеется, я вовсе не собиралась этого делать в данную минуту. И говорить ему эти слова в ближайшем будущем я тоже не собиралась. И все же… почему я должна скрывать, что люблю его? Как будто это с самого начала — тайна для нас обоих.

— В самом деле? Должен признаться, тебе потребовалось много времени, чтобы решиться это сказать.

Уже темнеет, внезапно в машине становится прохладно, и я обнимаю себя руками, чтобы согреться.

— Что ты хотел сделать? Держать меня здесь, в середине неизвестно чего, пока я не замерзну до смерти, сломаюсь и признаюсь, что люблю тебя? В этом смысл нашей сегодняшней экскурсии?

— Это все сопутствующие обстоятельства. На самом деле я затеял эту экскурсию, чтобы научить тебя водить.

— Шутить изволишь? — Это выражение я не употребляла, наверное, лет тридцать. Но это показатель того, насколько я удивилась, что не нашла лучшего ответа, чем полузабытое выражение из далекой молодости.

— Научить. Тебя. Водить машину. Разве ты мне не говорила, что никогда не пыталась научиться?

— Возможно, но я также не припоминаю, чтобы я выражала желание научиться. У меня есть велосипед, в городе мне больше ничего и не нужно. Наверняка я тебе это говорила.

— Я просто счел само собой разумеющимся, что этот твой тяни-толкай всего лишь… забота об охране природы. И вот мы сегодня здесь, вокруг никого, условия оптимальные, по крайней мере, пока не стемнеет. Именно поэтому мне пришло в голову…