— Господи, Марк, прости меня… — Я кинулась к нему и приложила свою руку к его лбу. Острый угол сигаретной пачки оставил глубокую ранку, и алые капли крови продолжали капать на пол, напоминая покерные фишки. Он все еще немного покачивался, и я не могла сказать, что поразило его больше — мое нападение или фраза, которую я выкрикнула.

Откуда-то издалека до меня донесся звук открываемой двери. Потом дверь захлопнулась. Это мои подруги с дружками оставили нас одних. Да благословит их Господь, подумала я. Я у них у всех в долгу.

— Простить? — Марк взял меня за запястье и заглянул в глаза, не обращая внимания на кровь, все еще текущую по его лицу. — За что? За то, что ты меня любишь? Ты ведь меня любишь, верно?

— Ох, Марк, твоя бедная голова…

— Тихо. — Он наклонился ко мне и поцеловал. Поцелуй имел легкий привкус крови. — Каждый человек убивает то, что он любит, разве ты не слышала? Мечом, поцелуем или, как вариант некоторых женщин, утяжеленной пачкой сигарет.

Марк на удивление решительно и быстро освободился от всяких обязательств, связывавших его с Глорией Геллер. Салли я так никогда и не видела, а что касается Глории, то… удивительно, но она стала моей хорошей подругой. Более того, когда мы с Марком на следующий год поженились, она прислала нам фондю — одну из семи, полученных нами в подарок на свадьбу. Когда через полгода я узнала, что Глория выходит замуж, я завернула фондю в новую бумагу и отправила ей с запиской: «Желаю вам со Стюартом быть такими же счастливыми в браке, как мы с Марком».

Несмотря на все, что случилось позже, я все еще могу сказать, что мы с ним были счастливы. Просто мы не успели вовремя избавиться от брачных уз, когда перестали быть счастливыми. Но даже сегодня, сидя на балконе квартиры, в которой он живет вместе с Тедом, я ощущаю огромную симпатию к нему и благодарность за тот короткий счастливый период, когда мы были вместе.

В тусклом свете его лицо, несмотря на ввалившиеся щеки, все еще очень красиво. Между его идеально изогнутыми бровями — гладкая кожа, никаких следов острого угла той пачки сигарет с зажигалкой внутри, от которой он не успел увернуться. С другой стороны, Марк из тех, на ком трудно оставить шрам.

— Марк… — Я кладу руку ему на запястье и неожиданно спрашиваю: — У тебя все еще сохранилась та зажигалка? С инициалами Салли? Которую я бросила тебе в лицо?

Он улыбается.

— Господи! Зажигалка! Откуда мне знать, где она? Разумеется, я бросил курить много лет назад, когда Тед объяснил мне, что сигареты могут меня убить. — Он неожиданно перестал улыбаться и уставился на оранжевый светящийся круг уличного фонаря внизу. — Наверное, стоит разыскать эту старую зажигалку и начать курить снова. Если бы сигаретам суждено было прикончить меня, та пачка, которую ты в меня швырнула, должна была с этим справиться.

— Не говори так. Ты еще нас всех переживешь. — Странно, настраивая Марка на более открытый разговор о его болезни, я вдруг обнаруживаю, что перед этой открытостью теряюсь и начинаю говорить банальности.

— Черта с два. — Но он говорит спокойно, как будто согласившись с моим возражением. — Я уже у выхода. Но… можешь мне не поверить, я не так уж от этого страдаю. Я прожил хорошую жизнь. Мне бы только хотелось, Уиппет, увидеть тебя счастливой. Счастье будет тебе к лицу.

Ух! Трудно объяснить, что чувствуешь, когда обнаруживаешь, что твоя пропащая жизнь составляет часть незаконченного дела кого-то другого, кто явно не успокоится в могиле, пока не убедится, что с тобой все в порядке.

— Ты обо мне не беспокойся, Марк. Я вполне счастлива.

— Как бы не так. Ты что, все еще тратишь свое время на женатых мужчин?

— Только на тебя, миленький. — После всех этих лет мы с Марком так и не удосужились развестись.

Марк усмехается и на мгновение напоминает мне молодого Марка.

— Мне повезло. Будь я холост, ты бы на меня и не взглянула.

Мы оба смеемся, но негромко, чтобы не привлечь на балкон Теда и его мать. Мы, не сговариваясь, решили с Марком не злоупотреблять теми привилегиями, которые Тед нам предоставляет. Разумеется, гетеросексуальный партнер никогда бы не позволил мне принимать участие в жизни Марка даже в той небольшой степени, в которой я это делаю.

— Серьезно. — Марк внезапно перестал смеяться. — Я вот думаю, не надо ли нам развестись? Лучше поздно, чем никогда.

— О чем таком ты говоришь, черт побери? — Я чувствую, как жарко становится щекам, будто меня в чем-то обвиняют.

— Ты знаешь, о чем, Уиппет. Тебе надо двигаться вперед.

— Двигаться? — Теперь я злюсь, еле сдерживаюсь, чтобы не повысить голос. — Уж кто мне не мешает, так это ты.

— Надеюсь, что так, — просто сказал он. — Только… Дана, после всех этих лет, когда ты найдешь себе настоящего человека…

Настоящего? Я стараюсь выкинуть из головы внезапно возникший образ того детектива, Карла Харта, растянувшегося в кресле в гостинице «Арлингтон». Глаза закрыты, лицо привлекательное и уязвимое…

— Между прочим, у меня есть на примете один холостой парень.

— Правда? — спросил Марк заинтересовано, даже с надеждой. — И кто это?

— Ну, это мой друг Джерри из Нью-Йорка. Возможно, мы с ним снова затеем роман.

— С чего бы это вдруг?

— Ну… возможно, он приедет сюда ко мне. Со своей… собакой.

— Со своей?..

Ох, да заткнись ты, Дана, думаю я.

— Джерри уезжает по делам, — поясняю я, чувствуя себя все более и более неловко. — Мне кажется, будет занятно присмотреть за собакой, пока он в отъезде.

— Занятно? — Марк был явно рассержен. — Мне, например, кажется, что этот тип тебя просто использует.

Я не сдержалась и огрызнулась:

— Не тебе об этом говорить.

На лице Марка появляется выражение удивления, обиды и недоумения, как будто я снова засадила ему между бровей сигаретной пачкой.

— Ты полагаешь, я просил, чтобы мне сдали именно такие карты?

— Нет, ты не просил. Но и я не просила. И я изо всех сил стараюсь, будь оно все неладно. Джерри может быть как раз тем, кто мне нужен. — Я вовсе не собиралась этого говорить. Я даже думаю, что я так не считаю. Но есть что-то в восковой прозрачности кожи Марка, что внезапно напоминает мне о Дереке Мэттьюзе, который казался серым даже в розовом свете гостиницы. Конечно, Дерек из своего приключения выбрался почти без царапин, даже позвонил мне из больницы, чтобы сообщить об этом. Несмотря на это, мне почему-то кажется, что я цепляюсь за жизнь посреди смерти. Пытаюсь ухватиться за что-то, чтобы удержаться, все равно за что, и тут подворачивается Джерри, который все еще значит для меня больше, чем я готова признать. К тому же это менее опасное направление, чем все остальные.

— Только не говори все это, — просит Марк, — чтобы меня утешить.

— Утешить? — Я ухмыляюсь, стараюсь, чтобы получилось весело. — Черт, я все это говорю, чтобы ты меня приревновал!

— И я ревную. — Марк наклоняется и целует меня в щеку. — Полагаю, ты это знаешь.

В дверях балкона появляется Тед, как раз вовремя, чтобы уловить последнюю фразу. Но если он недоволен, он ничем этого не показывает.

— Ну, с мытьем посуды покончено. Теперь так: мама предлагает поиграть в карты, а еще есть лазерный диск в «Травиатой», можно послушать.

Кашлять в такт с героиней оперы. Очень кстати.

— Я предпочитаю карты. Хочу показать Марку, что все же есть игры, в которых я выигрываю. — И я продолжаю хитро улыбаться Марку, но улыбка, которой он мне отвечает, механическая, абстрактная, как будто он уже забыл, о чем мы толковали. Момент, который мы с ним разделили, остался в прошлом, и это его вполне устраивает. Он может отпустить его, как и все остальное, и не потому, что ему безразлично: просто он движется вперед, уходит…

В такие времена, как эти, невольно начинаешь сомневаться в человечестве. Во время прогулок Джерри теперь еще более деловой, чем раньше, и иногда я ловлю на себе такой взгляд, который подсказывает мне, что следует ожидать плохих новостей.