Только чекистки иногда.

…Гали всё не было.

Кролик – чёрт бы с ним. С каждой минутой Артём всё явственней тосковал по Гале.

Старался отвлечься, вспоминал о чём ни попадя, но чувство к женщине находило, как проявиться. То вдруг в руках, в ладонях возникало навязчивое, как зуд, ощущение её тела – лопатки, шеи, другого всякого – и тогда Артём прятал руки в карманы, сжимал их в кулаки, чтоб зуд пропал. Тогда на губах чувствовался её вкус, её сладкий пот, мурашки на её шее – и Артём кусал свои губы и облизывался, как тот самый кот.

“Сгинь, Галя! – просил. – А то начну выть тут… Все звери передохнут от ужаса…”

Галя не покидала его.

Незаметные, вновь подкрадывались мысли, тёплые и навязчивые.

“Почему, если проститутка в тот раз велела мне «быстро», – это мерзость? – спрашивал себя Артём. – А если Галя… – он перехватывал воздуха, чтоб додумать… – если она спросила «Ты можешь быстро?» – от этого заходится сердце? Почему? Ведь одно и то же?”

Ловил себя на том, что он опять о Гале, о Гале, о Гале – и спешил далеко прочь, куда-нибудь на волю, в Москву, в Зарядье, в любой трактир – с тарелками гороха на столах – или в кинотеатр…

…Представил вдруг так чётко и явственно, как сидит в кинотеатре, и пронёс с собою бутылку пива, и на экране женщины (естественно, похожие на Галю) заламывают руки, и раскрывают огромные чёрно-белые глаза, и беззвучно кричат…

…Вышел из кинотеатра, вознамерившись погулять – “куда, куда, куда хочу идти?” – скороговоркой спрашивал себя, – вот, к примеру, на Пречистенку – просто пошляться, там жил один дружок…

Встречу его, спросит: “…Где был? Давно не видел, Тёма, тебя!”

“А на Соловках… Разве не знал?” – ответит Артём будто нехотя.

Про Соловки уже все знали года с 23-го. Сказать, что был на Соловках, – это красиво, в этом есть жуть и мрачное мужское достоинство.

Хотя… дружок начнёт спрашивать, за что посадили, – лучше не надо этого разговора.

“Тогда иначе, – мечтал Артём, – познакомлюсь с девушкой… Юной, в юбке, с колечком на мизинце. «Как ты жил?» – спросит она, гладя его отросшие уже волосы…”

“Многое было… Соловки были… Не спрашивай лучше…” – так Артём отвечал бы уставшим голосом, полузакрыв глаза.

Он поймал себя на том, что и сам сейчас лежит, глаза полузакрыв, и весь разнеженный, как будто ледяного пива попил на жаре.

Сел, засмеялся вслух над собой.

Встряхнул себя вопросом:

– А как же Галя? Какая ещё девушка с колечком – когда Галя? Может, вернёмся с ней, начнём жить? А что? Родим детей. Они вырастут. “Папа и мама, – спросят однажды, – вы где познакомились?” – “А в тюрьме. Папа убил вашего дедушку и сел в тюрьму. А мама хотела посадить папу в карцер и тоже убить. Но потом раздумала и, вызвав его в свой кабинет, сказала «…Да где ж там у тебя?..» Как вам, дети, такая история?”

Артём снова засмеялся.

В дверь стучали. Это было совсем весело и очень многообещающе.

“Открывай, сирота, – велел себе, – …без креста и без хвоста!”

Артём заметил, что про Эйхманиса она могла говорить в любую минуту и с любого места – едва его разговор касался, – но даже если и не касался – тоже.

Он мог выглянуть из-за всякого события, словно мир был полон его отражениями и отчётливыми следами.

– …Он забыл про тебя уже, – говорила Галя, глядя в потолок, вроде бы успокаивая Артёма, но на самом деле в её словах слышалось некоторое пренебрежение: кто ты такой, чтоб тебя Фёдор помнил, – …для него не имеет значения: заключённый, нет. Не потому что он вас не считает за людей – он никого не считает за людей. Поэтому он иногда кажется человечным – потому что ему всё равно. Здесь одни лагерники работают везде, он с ними и общается – а с кем же ещё? Ты думаешь, ты один такой – ой, тебя Эйхманис позвал к себе. Наверняка ведь так думал? Да ему просто скучно с этими красноармейскими скотами – а большинство из них скоты. Если завтра всех красноармейцев посадили бы, а его бы назначили их перевоспитывать – в нём бы ничего не дрогнуло. Почему? Потому что Эйхманис куда больший скот, чем все вы, вместе взятые…

“По-моему, ты просто любишь его”, – подумал Артём, но смолчал: а какое его дело.

– Если по правде: он ни с кем не хочет разговаривать – ему плевать, – цедила свою трудную и болезненную речь Галя. – Но он видел, как Троцкий вёл себя с людьми, – и хочет быть похожим. Он работал с ним… Мы там и встретились впервые… – эту тему она тут же расхотела продолжать и разом подвела итоги: – Но если ему понадобится тебя расстрелять – он даже не моргнёт глазом. Фёдор убил сотни людей.

Они сегодня ничего не делали друг с другом: Галина пришла какая-то необычная, не стала его целовать – и Артём, естественно, не решился к ней подступиться.

Легла на диван – сразу было видно, что устала, а когда пошла речь про красноармейских скотов и про Троцкого, Артёма как озарило: она же пьяная.

Галя почувствовала, что он догадался.

– Водку будешь? – спросила.

Артём смолчал, глядя на Галину, – она и не ждала ответа.

Всякий раз, уже запомнил он, в её сумке что-то было – без подарков Галя не приходила.

– Откуда такая водка? – удивился он, видя извлечённую бутылку с разноцветной наклейкой: со времён НЭПа не видел ничего подобного, а потом ведь ещё был сухой закон, всё самое вкусное давно допили.

Галя насмешливо посмотрела на Артёма и ответила:

– Хорошая водка всегда в наличии для оперативно-следственных мероприятий.

Артём кивнул, хотя ничего не понял.

– На расстрелы… – пояснила она через минуту, так и не найдя стакана, который высматривала по комнате, поворачиваясь всей головой – как птицы смотрят.

Он сходил за кружкой.

Когда вернулся – Галя уже сидела на диване, чуть раскачиваясь.

– После расстрелов – хочется выпить: сложная мужская работа, – пояснила она, наливая.

Артём втянул воздух носом, чувствуя отвратительный запах водки.

– И что теперь? – невнятно спросил он, хотя она догадалась всё равно, про что вопрос.

– Насухую расстреляют. Водой запьют, – ответила Галина и неровным движением сунула ему кружку в руки – водка качнулась и лизнула руку. Ощущение было – как лёгкий ожог. Хотелось подуть туда.

Выпил залпом.

Будто камень проглотил.

Он застрял где-то посреди грудной клетки.

– …Эйхманис сегодня так хохотал, – вдруг вспомнила она, начав с какого-то места, на котором сама запнулась. – В административном отделе одна белогвардейская сволочь собралась – по его же собственному выбору. Теперь они назначают старших на разные участки работы. И знаешь, что придумали? Они должность дают по фамилии. Не понял? Ну, смотри. Счетовод – естественно, Серебренников. Из белогвардейцев. Зоологическая станция – Зверобоев. На электрофикации – Подтоков. Астрономическую обсерваторию затеяли – Медведицына поставили, а он только в бинокль умеет смотреть, – здесь Галя сама засмеялась, что-то вспомнив. – Догадался, почему Медведицын? Я сама не сразу догадалась – Большая Медведица, созвездие. Эйх сразу раскусил – ему смешно!..

“Значит, «Эйх»?” – заметил Артём.

– Есть ещё Дендрологический питомник! – вспомнила Галина. – Там работает Владимир Дендярев… То ещё жульё. Но, в отличие от Зверобоева с Медведицыным, хотя бы знает свою работу. И чувствует, что его ценят. Обнаглел до такой степени, что потребовал себе гужевой транспорт! Так Фёдор велел предоставить ему козла! Дендярев не отказался – и теперь ведёт козла до Никольских ворот, потом садится на него верхом и въезжает в монастырь. Дальше спешивается и передаёт поводья красноармейцу – а тот привязывает козла возле поста!..

Галя снова засмеялась, хотя смех её был злой и звучал так, словно она его, как водку, неопрятно расплёскивала из себя.

Артёму отчего-то было совсем не смешно. Какая-то несмешная водка в горло попала, наверное.

– Он тут распустил всех, – говорила Галя со всё большим раздражением. – Этому козла – ладно. Селецкий, который руководит лесозаготовками, – бывший начальник царской тюрьмы – сказал, что ему нужен револьвер. И заключённому выдали револьвер, Фёдор велел! Бурцев, которого перевели в ИСО из твоей роты, тоже захотел револьвер – и ему пожалуйста. Осип твой потребовал мать – ему привезут. Ему без мамы неприятно сидеть в тюрьме! Ещё потребовал командировку на материк – его отправят скоро, без конвоя!.. Граков тут рассказывал… – начала она какую-то новую историю, Артём чуть дрогнул веком, но вида не подал; она осеклась, и тут же продолжила о другом: – Все спецы из заключённых, что управляют заводами – кирпичным и прочими, – живут с женщинами: Фёдор разрешил гражданские браки. И ты думаешь, кто-нибудь ценит это, рассказывает на воле? “Я сидел на Соловках, мне дали временную жену, возможность гулять по острову, платили зарплату – мне хватало на то, чтоб покупать в ларьке лучшие папиросы, сладости к чаю и кормить собаку и кота, которые скрашивали мою жизнь в лагере”? Нет, никто про это не говорит! У всех настоящие жёны дома! Но все всё равно обижены! Все, уверена, расписывают свои крестные муки – вся страна уже знает про Соловки, детей Соловками пугают! Зато местные чекисты на Фёдора каждую неделю пишут доносы… И если б не его отношения с Глебом – Глеб Бокий, знаешь?.. – Фёдора бы самого сюда посадили давно.