– Черника, – ответил Артём, – соловецкий виноград.

– Ягода, душа моя, – умилялся отец Зиновий. – А я такую не нахожу, – добавил он, быстро пожёвывая впалым ртом, как будто ягода во рту у него и должна расти.

– Ищи, где посуше, батюшка, – посоветовал Артём. – В травке. А то ты всё по болоту.

– А мне на оленьем мху – мягонько, – засмеялся отец Зиновий. – Нары все кости обточили, хилый стал, ссохся. Меня можно воткнуть в землю, буду показывать, куда ветер собрался.

Для сбора черники предприимчивый Артём приспособил гребёнку с крупными зубьями, а сама гребёнка – на ковше.

Причёсываешь травку – а собираешь ягоду.

Потом сбор ссыпаешь на широкую доску, крытую грубым мешком. Сорная трава остаётся, а ягода скатывается, куда положено: всё выходит по-людски.

Делал всё это по окончании работы, у прямой дороги на обитель: в роте с ягодой не повозишься.

Издалека монастырь был похож на корзину. Из корзины торчали головастые, кое-где подъеденные червём грибы.

Ногтев шёл пешком, наверное из Филипповой пустыни, в сопровождении свиты – чекистов и гостей. Средь взрослых затесался один малолетка, из беспризорных – розовый, умытый, наодеколоненный, только что бескозырки ему не хватало.

Все были веселы и, посмеиваясь, смотрели на ягодников, как на лесных жителей, вышедших к людям.

– Угоститесь ягодой, гражданин начальник! – предложил Артём, мягко, как бы по-стариковски поддаваясь общему веселью.

Начлагеря машинально взял ягоду, покатал в ладони и смял пальцами.

Невидимая птица качнула колючую ветку.

После лесных хождений всякий раз становилось так много неба, что простор делал человека оглохшим.

Скоро раздастся звон колокола, и все живые поспешат за вечерний стол, а мёртвые присмотрят за ними.

Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел.