…Но никуда Артём, естественно, не пошёл и, попивая утренний кипяток вприкуску с колбасой из ларька и морковкой из сухпая Осипа, даже не вспоминал своё ночное вдохновенное и горячечное бормотание.
В десять для всех будущих страстотерпцев соловецкого спорта Борис Лукьянович проводил разминку. Затем разбивались по группам: бегуны – бегали, прыгуны – прыгали, футболисты гоняли тряпичный мяч: настоящий им пока не выдавали – он был один-единственный. Появились два борца и дюжина богатырей, набранных со всех рот тягать гири. Гирь тоже было немного, и за ними стояли в очередь, без особой, впрочем, охоты.
Помимо борцов и тяжеловесов, команда подобралась молодая, студенческая, из горожан – поэтому и обстановка была шебутной, смешливой, много валяли дурака.
Как-то улетел мяч, а мимо проходил невесть откуда взявшийся батюшка Зиновий. Ему заорали: “Длиннополый, подай!” – но тот на мяч плюнул, и это всех несказанно развеселило. Тут же кто-то предложил ввести соревнование среди духовенства по метанию кадила – студенты снова покатились от хохота.
Артём вдруг заметил, что не смеялись только он и Борис Лукьянович.
По возрасту Артём оказался посредине остальных – все студенты были моложе его лет на пять – семь, а тяжеловесы с гирями – старше на семь – десять.
Приглядевшись, он понял, что Борис Лукьянович – тоже почти его ровесник, разве на пару лет старше. Впрочем, опыта общения с людьми, в том числе с большевистским начальством, у него было очевидно больше.
Артём мысленно признал верховенство Бориса Лукьяновича, но вида не подавал: держался достойно, как бы на равных, твёрдо за шаг до панибратства. Борис Лукьянович это, похоже, отметил, обратился к Артёму раз за мелкой помощью, обратился два, – Артём оказался точен, быстр и сметлив. На третий раз Борис Лукьянович уже перекинулся с ним шуткой, говоря об остальных на площадке в третьем лице. Артём шутку развивать не стал и посмеялся вроде от души, но в меру: так было надо, он чувствовал.
“Борис Лукьянович имеет право ставить себя чуть выше остальных, а мне незачем”, – понимал Артём.
Перед обедом Борис Лукьянович ушёл, попросив Артёма последить за общей дисциплиной.
Почему бы и нет: гиревиков с борцами Артём благоразумно не трогал, а студенты сами по себе играли с удовольствием до самого обеда.
Вернулся Борис Лукьянович часам к четырём с каким-то белёсым парнем.
– Вроде нашёл тебе напарника, – кивнул на новенького, – в карцере! На Секирку только пока меня не пускают.
“На «ты» перешёл”, – не без удовольствия отметил Артём, разглядывая белёсого: до сих пор Борис Лукьянович сказал ему “ты” только однажды, когда они дрались, – но там ситуация предполагала некоторую близость.
Новоприведённый оказался на полголовы выше Артёма, в редкой неопрятной щетине, напуганный и потный.
“Неужели и я так же смотрел?” – подумал Артём, брезгливо дрогнув плечом.
– А давай ты, – предложил Борис Лукьянович, протягивая Артёму рукавицы. – Что мне-то, ты у нас боксёр.
Поглядывая на противника, Артём осознавал своё превосходство. Это было малосимпатичное, но всё равно неодолимое чувство. Белёсый ведь, скорей всего, не знал, что Артём и сам здесь второй день. Напротив, он был уверен, что попал в компанию прожжённых мастеров, давно уже снятых с общих работ. Наглядный страх белёсого усиливал ощущения Артёма, и он всем своим независимым видом подчёркивал: да, мы тут веселимся, да, я намну сейчас тебе твои ребристые бока, потный шкет.
На этот раз Артёма даже не смущало, а чуть возбуждало внимание окружающих. Гиревики первыми оставили свои гири, вскоре подошли и борцы. Футболисты ещё играли, но многие уже сбавляли бег и откровенно косились на Артёма с белёсым.
– Готовы? – спросил Борис Лукьянович. Артём коснулся рукавицей лба.
– Висок-то ничего? – вдруг вспомнил Борис Лукьянович.
– Я буду другую сторону подставлять, – ответил Артём; Борис Лукьянович, сдержав улыбку, кивнул.
Всё произошло очень скоро: Артём пугнул слева, пугнул справа, быстро понял, что белёсый плывёт: несмотря на то что руки держит правильно и вроде бы умеет двигаться, продолжает очень бояться… ну и сунул ему, при первой нехитрой возможности, в зубы, куда жёстче, чем следовало бы.
Белёсый упал.
Чайки, и так вёдшие себя безобразно, тут вообще захохотали.
Один из студентов, подбежавших поглазеть, насмешливо ахнул, но другие не поддержали – белёсый выглядел весьма жалко.
Подниматься он не стал. Облокотившись на правую руку, стянул рукавицу с левой, зажав её край меж челюстью и плечом, – и тихо трогал варежкой губы.
У Артёма поначалу едва не свело челюсти в радостной улыбке: вот-де как я, – но он быстро понял, что радоваться тут нечему.
Борис Лукьянович помог белёсому подняться. Артём понял, что это нужно было сделать ему.
– Ты побережнее в другой раз, – сказал Борис Лукьянович, подмигнув Артёму, и повёл белёсого в амбар.
Подмигивание немного успокоило Артёма.
“Ну а что, – сказал он себе. – Мне сказали проверить парня – я проверил…”
Но прошло ещё десять минут, и Артём неожиданно понял, какой он кромешный дурак.
“Надо было танцевать вокруг него минут хотя бы пять, а только потом уронить! – горестно и злобно отчитывал он сам себя. – А то неизвестно кого ещё найдут ему на смену!”
Борис Лукьянович, напоив белёсого водой и предложив ему поесть, вернулся.
Похлопал Артёма по плечу. Тот скривил улыбку, ничего не сказав.
– Подержи очки? – попросил Борис Лукьянович и резво вклинился в ряды футболистов.
Артёму болезненно хотелось, чтоб Борис Лукьянович вместо дурацкой забавы с мячом как-то успокоил его. Но хоть очки дал, и то хорошо.
Он гладил дужку и продолжал тихо злиться на себя.
Тут примешивалось и другое, стыдное чувство: белёсого наверняка вытащили из карцера, где, как вечно рассказывали, творилось чёрт знает что – может быть, даже из той самой глиномялки, которой пугал Жабра… У него была спасительная возможность задержаться в спортсекции – и тут Артём.
– Какая гадость! Подлость какая! – шёпотом повторял Артём, одновременно желая, чтоб белёсый доел наконец консервы и провалил отсюда.
“Куда? – спрашивал себя Артём. – Назад в карцер?” Очень вовремя объявился фельетонист Граков, который непонятно когда и откуда пришёл.
– А ты что тут? – спросил Артём, спеша заговорить не столько из интереса к Гракову, сколько потому, что хотел отвлечься. – Тоже решил податься в олимпийцы?
– Куда там, – отозвался Граков. – Я теперь по печатной части: газета, журнал…
– В “Новые Соловки” взяли? – едва ли не всерьёз обрадовался Артём, хотя с Граковым разговаривал разве что пару раз и никаких особенных симпатий к этому молчаливому и не очень приметному типу не испытывал; чуть было не добавил: “…И Афанасьева за собой тащи, вы же из Питера оба”, – но тут же вспомнил, что двое упомянутых общения избегали.
– Борис Лукьянович где? – спросил Граков. – Я по его душу. Готовлю статью о предстоящих соревнованиях.
– А вон, – показал Артём.
Борис Лукьянович, близоруко щурясь, высматривал мяч, это выглядело мило и забавно. Похоже, без очков он ни черта не видел на другом конце поля и определял мяч исключительно по скоплению весёлых студентов.
Студенты, ещё с утра отметил Артём, несмотря на своё серьёзное, хоть и насильно прерванное образование, умели ругаться небоскрёбным матом. Только Борис Лукьянович даже в запале игры выражался исключительно корректным образом.
– Ко мне? – он подбежал, чуть запыхавшийся и приветливый.
– Вот, из газеты, – подавая ему очки, сказал Артём. – Товарищ Граков.
Борис Лукьянович посмотрел на Гракова сначала без очков, а потом в очках – как бы сверяя впечатление.
– Я пишу статью о… – начал Граков, но Борис Лукьянович тут же тоскливо скривился:
– Слушайте, я не умею. Вот Артём хорошо говорит. Скажите ему что-нибудь, Артём.
“С чего это? Откуда он взял?” – удивился Артём, впрочем, довольный. Граков тут же развернул блокнот и достал из-за уха карандаш: пришлось немедленно отвечать.
