Очевидно, они посчитали, что в тылу я принесу больше пользы, чем на фронте. Было стыдно не пойти воевать в такой сложный для страны момент, но успокаивало то, что произошло это не по моей просьбе, так решило начальство.
На студии все изменилось. Часть работников, молодых и здоровых, отправили рыть противотанковые рвы куда-то под Лугу. Остальные должны были готовить студию к эвакуации. Мне поручили паковать все имущество моего детища — отдела комбинированных съемок. Этим я поначалу и занялся, но, параллельно успел еще снять несколько комбинированных кадров для фильма «Борьба с фугасными бомбами», показывающего жителям города, какие возможны разрушения и их масштабы. Это было еще до начала бомбежек. Снимал методом дорисовки. За эту картину мы получили благодарность.
Между тем, немцы быстро продвигались к городу. Стало ясно, что из Детского Села надо перебираться обратно в Ленинград. Мы с Надей стали понемногу, по дороге на работу, перевозить к Надиной тете самое необходимое. А вот перевезти мою мать и нашу дочь пришлось буквально контрабандой, так как была введена система пропусков и в поезда пускали только работающих в Ленинграде. Тем не менее, вечером, в темноте, воспользовавшись давкой при входе в вагон, мы протолкнули перед собой обеих. Квартиру заперли. Там осталось почти все наше имущество. Когда через несколько дней мы с Надей поехали в Детское село, чтобы купить хоть немного картошки и прихватить еще что-нибудь из оставшихся вещей, немцы были уже совсем рядом и обстреливали город прямой наводкой. Мы до ночи просидели в подвале и уже в темноте, прибежав на вокзал, обнаружили стоящий под парами поезд, вот-вот готовый отойти от перрона. И совершенно пустое здание вокзала. Как оказалось потом, все руководство города с семьями бежало в Ленинград, оставив 60 тысяч жителей на произвол судьбы. Им запрещено было, без особого разрешения, покидать город, чтобы не создавать паники. Говорят. Все они были потом либо уничтожены, либо угнаны в Германию на принудительные работы.
Мы же успели уехать этим последним поездом. Ехали лежа на полу, так как снаряды рвались метрах в 50 от вагонов.
На студии, как и всюду, заработала система гражданской противовоздушной обороны (ПВО), я был назначен начальником службы наблюдения и связи. На крыше студии построили вышку для наблюдателя, оттуда был виден весь Ленинград. В моей команде было 52 человека, в основном, женщины. Дежурили тремя командами по очереди, сутки раз в три дня.
Началась эвакуация матерей с малолетними детьми. Надю уволили, записали ее с Жанной в список, назначили день выезда, номер поезда, вагона, но… Немцы перерезали последние железные дороги, по которым еще можно было уехать. Началась блокада.
Ленфильм выехать успел. Техфильм остался в городе. Студия перешла на блокадный режим. Снимали совсем немного, в основном, хронику.
Начались обстрелы, бомбежки, а затем и голод. Транспорт ходил плохо, а к зиме и вовсе перестал ходить. Поэтому те, кто жил далеко от студии, предпочли вообще не ходить домой и жили на студии. Многие жили дома, но приходили на студию для дежурств. Я, в свободное от службы наблюдения время, возился с аппаратурой в своем отделе. Но силы таяли и в январе 1942 года я, не выдержав голода, слег с дистрофией третьей степени. Надя на саночках отвезла меня в стационар, находившийся около завода «Большевик».
Двенадцать километров пешком в один конец и потом столько же обратно домой. Хрупкая, измученная женщина! Сама больная. У нее снова открылось кровохарканье. Как она смогла это сделать, мне и сейчас непонятно. Но она меня дотащила и спасла мне жизнь. До сих пор я в неоплатном долгу перед ней.
Я пролежал в стационаре месяц и смог хоть немного ходить. Там до меня дошел слух, что вновь началась эвакуация из Ленинграда. Я решил ехать. Конечно, страшно не хотелось покидать город, в котором прошла вся моя жизнь, где столько пришлось пережить, но я боялся за Надю и Жанну. Весну им не пережить, да и мне тоже. Город вымирал. Ежедневно умирало по 20 000 человек. Я обратился за помощью в дирекцию студии и меня поставили в список небольшой группы, которая при первой возможности будет эвакуирована. Нас отправили 28 февраля. Уезжали втроем. Мать ехать отказалась, считая, что дорогу ей не выдержать. Поэтому уезжал я с тяжелым чувством, понимая, что больше не увижу ее. И она, и ее братья не пережили блокаду.
Хорошо помню наш отъезд. Сначала целый день мерзли на вокзале в ожидании отправки. Небольшой дачный поезд, битком набитый людьми и вещами. Поехали только ночью. Ехали с бесконечными остановками, потому что двигаться можно было только тогда, когда в небе не было немецких самолетов. До Борисовой Гривы на Ладожском озере добирались более суток. Затем пересадка на машины. Ночь. Темно. Люди бегут к стоящим грузовикам, кидают вещи в первую попавшуюся машину, с трудом влезают туда сами. Надо торопиться, так как днем через озеро ехать нельзя — немцы увидят. Едем. Дорога по замерзшему озеру узкая, по бокам высокие сугробы. Движение одностороннее. В нескольких десятках метров слева идет встречная дорога. По обеим все время идут машины. Наш водитель, видимо, смертельно устал. Заснул за рулем. Машина врезалась в сугроб. Пока ее вытаскивали, прошло время. На берег выбрались последними. Поезд на путях стоял уже готовый к отправке, все вагоны полны людей. С трудом удалось втиснуться в один из них. Это обычный товарный вагон, только в нем сделаны нары и посередине стоит печурка. Вещи лежат на полу. На них спят женщины и дети. Мужчины спят на нарах.
Ехали несколько дней. На вокзалах нас подкармливали. Давали по поварешке каши каждому и хлеб.
В поезде я заболел и мы вынуждены были всей семьей сойти с поезда в Ярославле. Недалеко от этого города, в деревне Зайково, жили родные наших друзей Коробковых. Добирались туда сначала пассажирским пригородным поездом, а потом 20 километров на санях через лес. Наши вещи, я и Жанна — на санях, а хозяин и Надя шли рядом пешком. В деревне нас встретили радушно. Щедро кормили. Вела нас местная врач. Мы прожили там два месяца.
Окрепнув, я связался со студией в Ленинграде, с нашим Главком и оформил свой перевод в Новосибирск. Мы добрались туда в конце мая 1942 года. Начали работать на кинофабрике Сибтехфильм. Надя — мультипликатором, я — оператором. Студия была небольшая. Если память не изменяет, там работало несколько операторов-хроникеров, был управленческий аппарат, кинолаборатория и гараж. Прибывшие из Ленинграда и Москвы режиссеры, операторы, звукооператоры и мультипликаторы образовали довольной мощный коллектив, который стал выпускать военно-учебные, документальные и научно-популярные фильмы. Во главе студии стоял весьма энергичный директор Мордухович. Он помог нам всем разместиться по частным домам местных жителей (первое время, по приезде в Новосибирск, мы жили в одной из комнаток отдела снабжения студии). Жанну устроили в детский сад. Через некоторое время администрация студии получила и распределила среди желающих участки земли под огород. Мы тоже получили десять соток. Выращивали там картофель, овощи и даже просо. Топливо на зиму зарабатывали разгрузкой вагонов с углем и выискиванием на берег Оки бревен, прибывших плотами из тайги. Получили пайки ИТР. Одним словом, жизнь более менее наладилась.
Где-то в начале 1943 года из Москвы прислали несколько ящиков — трофеи, взятые в процессе военных действий. Сказали, что это какая-то съемочная аппаратура. Предложили разобраться. Может быть пригодится. Распаковать и разобраться предложили мне. Я вскрыл ящики. Там лежали, завернутые в промасленные страницы немецких журналов, детали сложного оптического прибора. Никакого описания или руководства не было. Только электрическая схема. Тем не менее, я довольно быстро сообразил, что это так называется, «Цейт-Луна» или «Луна времени», кинокамера для сверхскоростной съемки (до 1500 кадров в секунду). Я о ней раньше кое-что слышал, но никогда не видел. И, насколько мне известно, до этого ее в Советском Союзе не было.
