Родился я 12 февраля (по теперешнему календарю 25 февраля) 1910 года, в Петербурге, на Петроградской стороне, на Большой Монетной улице.

Вскоре после моего рождения, родители переехали в Царское Село (теперь Пушкин). Там мы прожили несколько лет в «доме Урусова» около вокзала, на Широкой улице (потом ул. Ленина).

Жили в достатке. Помню красивую обстановку, полно игрушек, книг, картины на стенах. Об отце я мало что могу сказать, т. к. он умер в 1919 году, когда я был еще мальчишкой. По скупым и редким рассказам матери, знаю, что он был на 10 лет ее старше. Родом из городка Старицы Тверской Губернии, где почти все жители носили фамилию Клушанцевы. Отец окончил Петербургский университет и до женитьбы много лет работал земским врачом, а потом, ко времени моего рождения, перешел на работу в Министерство Торговли и Промышленности. Кем — не знаю. За работу (очевидно в этом Министерстве) получил личное дворянство.

Со мной отец контактировал очень редко. Он всегда был чем-нибудь занят. Видел я его только по вечерам. Иногда он сажал меня к себе на колени, шутил и подбрасывал, изображая, что я скачу верхом на лошади. Мне кажется, что он все-таки очень меня любил.

Мать не работала, вела хозяйство, растила меня. Когда началась война (1914 год) в одном из домов Урусова (Урусов имел группу домов, кирпичных многоэтажных, со всеми удобствами) организовали лазарет для раненых и многие женщины из числа жильцов этих домов стали там работать в качестве «сестер милосердия». В их числе и моя мать.

Примерно в 1915 году мы вернулись обратно в Петроград (так тогда он назывался), снова на Петроградскую сторону, но на Зверинскую улицу. Там, во дворе огромного серого дома, кажется N 31 или 33, у нас была 5-ти комнатная квартира. Большая, просторная. Хорошо ее помню.

Помню частые посещения Зоосада, который был недалеко от нашего дома.

Помню постоянный визг девчонок, доносившийся со стороны «Американских гор», находившихся за Зоосадом. Аттракцион это действительно создавал очень сильные ощущения. Меня катали. Тут все время было страшно. Но это и привлекало. Всегда стояла очередь. Горы были деревянные и потом сгорели. А жаль.

Мне купили трехколесный велосипед. Я ходил с ним кататься на проспект Добролюбова (прежнего названия не помню). Там был хороший ровный асфальтовый тротуар, велосипед на нем не прыгал и можно было разогнаться во всю. В то время тротуары в городе, в основном, были выложены квадратными плитками из известняка (панелями). Лежали они неровно и кататься по ним было неудобно.

Вообще в городе было просторно и тихо. Пешеходов мало, транспорта мало, хулиганья и пьяных, в центре города, во всяком случае, нет. Поэтому меня, пятилетнего, весьма «домашнего» мальчишку, отпускали одного за несколько кварталов от дома, да еще с велосипедом.

С четырех лет я начал читать и писать.

Однажды мать дала мне тетрадь и приказала писать дневник. Я не знал, что писать. Тогда она подсказала: «Вот мы были сегодня в Зоологическом саду и ты капризничал. Напиши, отчего ты капризничал». Я написал «Мы были в Зоологическом саду и я капризничал, потому что хотел пить.» Потом помню еще одну запись: «Сегодня я съел тарелку полезной репы». Но дальше дело не пошло. В этом возрасте дневник вести еще рано. Потом, лет через десять, дневник у меня все-таки появился и я вел его много лет.

Когда в 1917 году произошла революция — жизнь наша резко изменилась. Отец потерял работу, квартира на Зверинской стала нам не по карману. Мы переехали на Васильевский остров, на 12 линию, дом 31, если не ошибаюсь, рядом со Средним проспектом. Новая квартира была трехкомнатной, но во дворе, в полуподвальном помещении. Окна были на уровне земли. Удобств, кроме туалета, никаких. Темно, холодно, неуютно.

Отец стал работать контролером на Мурманской железной дороге, а мать устроилась делопроизводителем в школу Мая на 14 линии. Туда я и пошел в первый класс. Вернее он назывался «приготовительным», а мы, соответственно, «приготовишками». Школа была образцовой, великолепное здание, во всем порядок.

Из занятий мне больше всего запомнились два предмета — Закон Божий и Труд.

На Законе Божьем священник рассказывал про всякие добрые дела и учил молитвам. А на Труде, в прекрасно оборудованной мастерской, нас учили столярному мастерству. Мы научились вполне профессионально пилить доски ленточной пилой, строгать их, соединять шипами. Делать полочки, шкатулки, табуретки и другую бытовую мелочь. Как это мне пригодилось потом!

Вообще в школе были великолепные учителя, старой дореволюционной закалки, умеющие заинтересовать предметом, увлечь. Учителя, которых любишь, которых понимаешь и на всю жизнь запоминаешь.

И в то же время в стране разруха. Одеты мы в дранье, едим скудно, в основном «Пша» (пшено) и чечевица.

Но в городе — чистый воздух. Машин мало. Трамвай — бесплатный. Поэтому, в свободное время, мы с ребятами совершали иногда довольно далекие путешествия по городу. Нам это разрешали. Мы путешествовали по всему Васильевскому острову, от Невы до острова Голодай. Тогда это был совершенно голый пустырь до самого моря.

Бегали на набережную Невы, где на берегу лежал огромный белый лайнер «Народоволец».

Мы смотрели как ставились лебедки для его подъема. Самого процесса подъема мы не видели, но знаю, что операция удалась.

Трудностей жизни мы, ребята, не замечали. Это был удел родителей. Нам было весело.

В 1919 году умер отец. Некоторое время мы с матерью прожили в нашем подвале. Но, когда в этом же году закрыли (почему не знаю) школу Мая, мать устроилась воспитателем детского дома. Это устраивало ее тем, что там обеспечивали бесплатным жильем (комната) и бесплатным питанием нас обоих. Детских домов тогда было много, профессиональных воспитателей не хватало и приглашали на эти должности всех мало-мальски интеллигентных женщин.

Детский дом, куда поступила моя мать, получил в свое пользование особняк на 3-ей линии Васильевского острова. Это заметное красное кирпичное здание между Большим и Средним проспектами. Потом там после нас обосновался, если не ошибаюсь, Гидрографический институт.

А тогда это был роскошный особняк, брошенный его владельцами в дни революции в спешке, со всеми вещами. Дом долго стоял закрытым и каким-то чудом не был разграблен.

Прекрасные залы, зимний сад, кухня, полная роскошной посуды, мебель, библиотека.

Детей разместили в больших комнатах, воспитателей — в маленьких, где, по-видимому, жили гувернантки и прислуга. Мать получила такую комнату с трельяжем из карельской березы с полным набором парфюмерии и белья.

Первое, что совершила администрация детского дома — выбросила во двор дома почти всю библиотеку. Я на всю жизнь запомнил эту гору книг. Метра три в основании, метр высотой. В прекрасных переплетах, с изумительными иллюстрациями.

Мы, мальчишки, скорее, пока книги не сожгли, перерыли сколько смогли, вырывая наиболее интересные картинки. Я взял себе одну книжку целиком. Роскошно изданное «Руководство по парусному спорту», Это было описание парусных яхт, их устройства и плавания на них. Я не порвал эту книгу. Я ее подробно изучил. Яхтсменом я потом не стал, но научился читать чертежи, увлекся техникой, хорошо освоил конструкцию яхт, системы их парусных вооружений и способы управления ими. Поскольку к этому времени я уже научился кое-что мастерить, то, естественно, начал строить кораблики. Сначала самые примитивные, а потом и более сложные. Были у меня впоследствии и суденышки, плавающие с помощью винта, вращающегося от механизма будильника, были и парусники. Высшим моим достижением была яхта 60 см в длину, с пятью парусами, выполненная со всеми мелочами, вплоть до блоков на тросах. Все строго по чертежам.