— Этот мир очень похож на Землю, — сказал он мальчишке. — Часто вам приходится видеть подобное?

— Я еще никогда не видел, — восхищенно ответил Майкл.

Он всучил нож Цессарату и бросил палку — теперь она была ему не нужна. Ступая медленно и осторожно, точно боясь, что солнце обернется Первым Драконом и укусит его, он подошел к самому краю обрыва и лег на живот. А потом протянул руки — так, словно пытался схватить огненный шар солнца и рассмотреть его поближе.

— Драконы верят, что однажды все миры поглотит Великий Огонь, — зачем-то сказал Цессарат, присаживаясь рядом с Майклом. — Он придет из глубин земли, испарит воду и выйдет из берегов всех морей и океанов. Весь мир загорится и будет полыхать десять дней и ночей, а затем вспыхнет и сгорит дотла само небо. И ничего не останется. Только пепел.

— Ты в это веришь? — спросил Майкл.

— Не слишком, — признал Цессарат. — Но кое-что в этом есть. Думаю, однажды все миры рано или поздно все же обратятся в пепел. Или в пустоту. В ничто. Возможно, пришла пора и Великому Лесу умирать.

— А когда твой мир будет погибать, ты тоже будешь сидеть и бездействовать?

Цессарат нахмурился.

— На то он и мой мир. А проблемы Великого Леса, не обижайся, меня не касаются. Стал бы ты рисковать своей жизнью, чтобы спасти неизвестную тебе страну, если живешь на другом конце света?

— Стал бы, если бы в той стране меня попросила о помощи моя сестра, — ответил Майкл.

— У нас с Чароитом все куда сложнее, чем у вас с твоей сестрой.

— Да нет ничего сложного. Вы просто ненавидите друг друга за то, что вы те, кто есть, — пожал плечами Майкл. — Мне так кажется.

Он посмотрел на солнце и тяжело вздохнул.

— Жаль, что папа не увидит всего этого. Я бы маме показал, да ей уже безразличны красивые виды.

— А твой папа… Напомни?

— Дейл Хэнделл. Его звали Дейл Хэнделл. Он был отличным папой, самым лучшим, я думаю. Но человек по имени Ворлак Мердил убил его, а Черная Колдунья сделала его своим слугой. Я ненавижу их за это и однажды обязательно отомщу. Когда у меня будет оружие посерьезнее, чем заточенная палка.

— Я не понял. Мердил сначала убил твоего папу, а потом Черная Колдунья сделала его своим слугой, так?

— Так, — кивнул Майкл. — Она отравила его скверной, и он выжил.

— Так он, получается, спасся благодаря ей. Неплохой, в сущности, поступок: она сохранила ему жизнь.

— Мама говорит, что это жалкое подобие жизни. Дерк сказал, папа никогда не вернется к нам и не сможет быть прежним, даже если мы победим.

— Обычно в таких ситуациях говорят, что сочувствуют, но я врать не буду: мне все равно, — признался Цессарат. — Это война, и людям на ней свойственно умирать.

— Я тоже так думаю, — вздохнул Майкл. — Да, я очень по нему скучаю. Я очень хотел бы, чтобы он вернулся домой, и чтобы все было как прежде… Но папа умер как герой. Он был храбрецом и защищал нас, он сделал все, чтобы мы спаслись. Он был великим воином! Но мама этого не понимает. Она только и думает, что о нашем несчастье. Сначала она только и делала, что говорила с нами о смерти папы и пыталась нас утешить. Потом она стала плакать, и даже Джанет не могла ее успокоить. А потом она вообще запретила говорить о папе. И стала какой-то странной… Меня это пугает. Она никогда такой не была.

— Ну, это естественно. Людям свойственно горевать, когда умирает кто-то, кто был им близок. Они ведь вроде… привыкли. Привязались. Они называют это «любовь». Твоя мама любила твоего папу?

— Да, очень.

— Вот тебе и ответ. Я всегда считал, что любовь творит с людьми ужасные вещи. Она делает их уязвимыми и слабыми, она заставляет их страдать. Куда проще быть одному.

— И теперь ты будешь один? — спросил Майкл. — Теперь, когда ты сбежал от войны в другой мир? И тебе будет хорошо?

— Мне будет хорошо, — кивнул Цессарат.

— Даже если твой семейный долг потребует выполнить что-то, что тебе не понравится? — усмехнулся Майкл.

Он прицелился и бросил маленький камешек в солнце. Камешек, конечно, не долетел до солнца, и отсюда Цессарат и Майкл не услышали плеск его падения в воду.

— Что ты все заладил про свой семейный долг?

— Я просто не понимаю, как это укладывается в твоей голове. Семейный долг вроде бы есть, и он важнее всего на свете, но ты отворачиваешься от своего брата. Ты же сам говорил, кровь гуще воды.

— Речь идет о семье, а не об изгоях, — передернул плечами Цессарат. — Они не считаются.

— Почему? Просто потому, что Чароит другой, не такой, как ты? Он позволил тебе быть собой. Почему ты не хочешь позволить ему быть собой?

— Ты знаешь, что ты очень любопытный и болтливый? — разозлился Цессарат.

Майкл хмыкнул и ничего не ответил.

— Хорошо, — сердито сказал Цессарат. — Хорошо, Первый дракон тебя раздери, будь по-твоему! Я возьму кентарийское зеркало, которое просил Чароит, и отнесу ему в Великий Лес. А ты после этого вернешься домой к своей семье и исполнишь свой долг. Договорились?

Майкл вздохнул.

— Хорошо. Маленьким людям — большие жертвы, — с достоинством сказал он. — Ты помогаешь Чароиту, а я возвращаюсь к семье. Только возьми меня, пожалуйста, с собой в Великий Лес. Я хочу туда вернуться.

Цессарат долгим взглядом посмотрел на Майкла. Ему хотелось убить мальчишку, и вместе с тем он чувствовал благодарность. Майкл озвучил именно те мысли, которые беспокоили Цессарата, и наконец разложил все по полочкам в чрезмерно умной драконьей голове. Надо было просто провернуть сделку с самим собой. Успокоить совесть одним хорошим делом — и уйти на покой, уползти обратно в логово одиночества и простого драконьего счастья.

— Чароит, ты все еще здесь?

— Да куда я денусь, я всегда на другом конце. Иного нам и не дано, — безрадостно отозвался Чароит.

— Я передумал. Я принесу зеркало в Великий Лес. А потом мы разойдемся навсегда и больше никогда друг друга не потревожим.

*

Гахаре пришлось считать до десяти, чтобы успокоить мысли. Она не говорила с мамой с тех пор, как вернулась из Гарлана. «Я в порядке, — сказала тогда Гахара. — Но мы больше не должны связываться. Не так, как мы делаем сейчас». Она объяснила маме, что больше не может вызывать недоверие друзей и передавать важные планы просто для того, чтобы Келемия потешила свое самолюбие. Гахара надеялась, что правильно донесла до матери свою позицию, но Келемия пришла в ярость и в ту же секунду отказалась от дочери.

Это было тогда. Много дней назад. А теперь в Великом Лесу идет серьезная война, на которой Гахара может погибнуть, и мама ни за что не оставит ее сражаться одну. В роде Сантре так не поступают. Есть семья. Честь семьи, долг семьи. Единство семьи.

Мама ее не оставит.

В зеркальной глади появились глаза Келемии: серые и холодные, как блеск стали. Затем Гахара увидела и ее лицо, бледное, исполосованное глубокими шрамами. Келемия одержала немало побед, но перед этим пережила и немало поражений. Она гордилась своими шрамами и никогда не скрывала их. Начищенные доспехи Келемии сверкали в свете синих огней, которые не гасили в тронном зале даже на ночь, а шею украшал пушистый меховой воротник. Келемия сама ходила на охоту и приносила шкуры животных женщинам, чтобы те делали для своей правительницы лучшие наряды, достойные королевы севера.

— Гахара, — холодно произнесла Келемия, ничуть не изменившись в лице.

— Моя королева, — склонила голову Гахара. — Мама.

— Ты плохо запомнила наш последний разговор? — осведомилась Келемия.

— Нет, я помню все, что ты мне сказала — слово в слово, — честно ответила Гахара. — Но теперь… Понимаешь, ситуация изменилась. В Великий Лес пришла война.

Келемия даже бровью не шевельнула.

— Ворлак Мердил объединился с Последователями Древнего Пути, Черной Колдуньей и опасной ведьмой из неизвестного мира. Он привел в Великий Лес свою армию и пробудил Темную Сущность — воплощение зла и скверны. Завоевал Эйланис, схватил Дерка и Белую Колдунью.

Келемия молчала.