- Остановимся на тренировках. Насколько нам известно, Солдата тоже привлекали к обучению новобранцев. Вы пересекались?

- Нет. Никогда.

- Можете предположить, почему?

- Из того, что мне известно о процедуре нейролингвистического программирования, которому был подвергнут Баки Барнс…

- Вы хотели сказать, подсудимый?

- Из того, что мне известно, процедура программирования основывалась на чувственно-эмоциональном аспекте. Теоретически,.. что, впрочем, капитан Роджерс уже не единожды доказывал практически, можно предполагать, что если внешний эмоциональный или чувственный стимул будет достаточно силен, чтобы сравняться со стимулом внутренним, с силой, приложенной когда-то к созданию триггеров, код можно взломать. Вероятно, именно это послужило первопричиной тому, что ГИДРА тщательно отслеживала, чтобы мы никогда и ни при каких обстоятельствах не встречались. Это могло сбить кодировку.

- То есть, воспоминание подсудимого о вас, выражаясь вашими же словами, могло стать достаточно эмоционально и чувственно сильным?

- Вероятно. Так считали те, кто с нами работал.

- Означает ли это, что вы и подсудимый были близки?

- Таким образом можно было сбить кодировку Солдата, но не вашу. Почему?

- Верно ли я понял, что технология, которую ГИДРА использовала, чтобы контролировать вас, подразумевала полное сохранение воспоминаний? Из медицинских отчетов, приложенных к делу, также следует, что она была более эффективной, а также менее травматичной и более экономически выгодной в обслуживании?

- Почему эту же технологию не применяли к Солдату?

- Протестую, Ваша честь! Вопросы обвинения не относятся к делу.

- Мисс Хартманн, ваши показания наталкивают на неутешительную мысль, что вы виновны гораздо больше, чем стремитесь показать.

- Протестую…

- При всем уважении, разве сегодня судят меня? Если так, то я готова прямо сейчас поменяться с подсудимым местами.

«Вы и подсудимый были близки?»

«Да».

Когда спросили все, что хотели спросить, когда словесных показаний хватать перестало, потому что все слова, в общем-то, были исчерпаны, часы показывали полшестого вечера.

И кто бы знал заранее, что это не конец…

- Ты тоже это видишь? – шепотом на грани слышимости поинтересовалась Наташа, но, заметив направленный, казалось бы, в никуда взгляд капитана, поспешила сориентировать. – Капельницы, Стив. Смесь самопальная, такой не существует, я уверена.

Машинально, по указке, а вовсе не потому, что это имело значение, он прочел мелкий черный шрифт на белом прямоугольнике наклейки.

Промазин. Оланзапин. Трилептал. Вальпроевая кислота, фенобарбитал и еще много чего, ломающего язык простого обывателя.

Вполне имеющие право на существование торговые названия. Некоторые из них Стив совершенно точно где-то слышал, хотя и позабыл обстоятельства. Раздельно. Но еще никогда вместе, и упаси боже, чтобы это оказался рецепт именно того ядерного коктейля, который находился в пухлых капельных пакетах.

- Сюда бы сейчас Брюса, для более точной оценки, но мне кажется, одного такого пакета за глаза хватит, чтобы каждому, здесь присутствующему, обеспечить качественную эвтаназию. Насчет тебя не уверена, но…

- Я должен с ним поговорить, - глухо перебил Стив, опуская все подробности.

- Прошло уже больше семи часов, - где-то в боковом зрении капитана агент Картер сверилась с наручными часами. - У присяжных должны головы гудеть, - сама она устало прикрыла лицо рукой. - Попробую выпросить перерыв.

Перерыв состоялся, о нем не пришлось даже просить. Технической и медицинской бригадам понадобилось время на подготовку оборудования – суд просьбу удовлетворил.

А Стив свою жизненно важную необходимость разговора с Баки – нет. Потому что медики стояли насмерть между Роджерсом и своим пациентом, на ломаном английском пытаясь объяснять, что перед процедурой им видеться нельзя, что капитан плохо повлияет, что мистеру Барнсу сейчас крайне нежелательны эмоции…

- Капитан, - на помощь проигрывающим волевой поединок подчиненным подоспел Т’Чалла, и в какой-то момент Стив испугался возникшего у него едва ли не впервые желания выплеснуть накопившиеся эмоции хорошим апперкотом. Для разнообразия, не в тренажерном зале и даже не с грушей в качестве противника. – Уверяю, ваш друг знает, на что идет.

- Я верил вам. Я верил, что наследуемая веками честь Пантеры достойна доверия!

Т‘Чалла стоически выдержал все нападки, после чего молча передал Стиву послание. Не письмо даже – простой лист белой бумаги, сложенный пополам.

«Прости, - имея возможность придерживать лист левой рукой, Баки писал ровно и разборчиво, хотя почерк Стив узнавал с трудом – слишком изменился. - Я знаю, в каком свете ты все это увидел. Знаю, как в один момент для тебя все перевернулось. Должно было перевернуться… Я мудак, Стив, это я знаю тоже, не трудись над определениями, у тебя особо красочные всегда со скрипом выходили. «Не выражайся» и все такое прочее… Я знаю, что не имею никакого права о чем-то тебя просить, но… набраться наглости ведь могу, верно? Пожалуйста, Стиви, - Роджерс больно споткнулся о собственное же имя, подавившись воздухом на вдохе, - пожалуйста, не смотри на это. Прошу тебя, уйди из зала».

Задетый за живое и от этого разъяренный до абсолютного предела хваленой выдержки, капитан смял бумагу в плотный комок и уже почти ударил сжатым добела кулаком в ближайшую стену, но в последний момент остановился. Костяшки замерли в дюйме от преграды, из горла вырвался тяжелый выдох, больше напоминающий задавленный всхлип.

Уверенным шагом, в упор не замечая ничего и никого на пути, Роджерс вернулся в зал и занял кресло в ближнем ряду.

- Занимательный фильмец наметился. Двухмерный и черно-белый, как в старом добром 45-ом? Моя технология, на заметку тем, кто нагло у меня ее спер, позволяет кое-что покруче. 5D и объемную проекцию с эффектом реального присутствия. Вы знали, Ваша честь, господа присяжные? Не свое зажмодили, дилетанты.

Стив с удовольствием съездил бы Тони по лицу, с еще большим удовольствием он подставился бы под ответный удар, чтобы объединенными усилиями они разнесли здесь все к чертовой матери, но… он этого не сделал. И не сделает. Он дал себе слово.

- Технология проецирует мысли, которые подаются на ее интерфейс, она не отличает настоящие от ложных, проглотит и переварит все, чем ее накормят. Если Барнс нафантазирует розовых пони или белых медведей, гуляющих по Красной площади, то будут нам пони и медведи, и ни грамма освободительной правды, на которую так уповает глубокоуважаемый суд.

- В целях чистоты следственного эксперимента и невозможности мистера Барнса выдать ложные воспоминания за истинные, во время процедуры ему будет вводиться комбинация препаратов, подавляющих волю. Это для простоты определения. С более подробным описанием действия медикаментов на его ЦНС вас ознакомит прилагающийся к делу медицинский отчет.

- Да… Кажется, там было что-то про лошадиную дозу нейролептиков, но, чтоб вы знали, мне этот отмороженный все еще нужен живым. Пускающий слюни овощ я Роджерсу оставлю, чтоб на пенсии не маялся со скуки…

- Мистер Старк, вы нарушаете…

Нарушали поголовно все, и всем было плевать. С той лишь разницей, что Старку было плевать на постоянной основе.

Стив не поднимал на происходящее глаз до тех пор, пока все не утихло. Совсем и совершенно. В воцарившейся гробовой тишине был слышен только ритмичный писк кардиографов.

Баки, надежно фиксированный по рукам и ногам, сидел в кресле. Он был раздет до рубашки, ее правый рукав был закатан выше локтя, обнажая живую руку, к сгибу которой крепился катетер. С ним соединялась прозрачная трубка, идущая к тому самому пакету с содержимым, во стократ худшим, чем «техасский коктейль» для смертельной инъекции.

Глаза друга уже были закрыты, и Стив радовался этому не только потому, что не мог в них посмотреть, но еще и потому, что так Баки не видел и, возможно, уже даже не чувствовал, как на голову ему надевают утыканный проводами шлем.