— Нравится? Не то, что ваши железяки кривые, верно?
Вместо ответа девчонка вдруг резко выпрямилась, и, вцепившись острыми, как у енота зубками, в огромную красную лапу сержанта, двумя ручонками попыталась вырвать у того штык-нож.
Монакура засопел от острой боли и попытался стряхнуть озверевшего ребёнка, но девчушка ещё сильнее сжала челюсти.
Сержант взвыл и замотал прокушенной рукой; девчушка болталась в воздухе, словно бультерьер, вцепившийся в лапу огромного медведя.
Обезумевший от боли гигант приложил осатаневшего ребёнка головёнкой о стальные поручни ограждения. Раздался хруст и девчонка отвалилась, ровно как насосавшийся клещ.
Тельце, замотанное в изодранные лохмотья пало в кучу пленённых оборванцев, те потянулись к нему связанными руками и гортанно заголосили.
Один из пленных, детина с длинными светлыми волосами и рыжеватой бородой, заплетённой в толстую косу, перетянутую множеством ржавых колец, потряс маленькое тельце и, не усмотрев в означенном ни малейшего признака жизни, глухо взвыл и бросился на Монакуру, что стоял с весьма виноватым видом рядом, посасывая прокушенную ладонь.
Он успел сжать кулак и вяло отмахнуться, но этого оказалось достаточно: атакующий рухнул навзничь.
На разбитый лоб павшего героя тут же посыпалась белая струйка, а писклявый голос подоспевшей Бездны недовольно произнёс:
— Ну я ж просила без меня не начинать дознание, товарищ сержант, ну почему вы как говно?
К кучке пленников, подошёл, прихрамывая, капитан парома. В тощей, заляпанной пятнами крови и грязи, руке, он сжимал надкушенное зелёное яблоко, покрытое болезненными наростами.
Другая его рука, похожая на птичью лапку, сжимала рукоятку металлического гарпуна. Остриё оружия, хищно зазубренное и изрядно замаранное кровью, волочилось, царапая палубу и нестерпимо скрежеща.
Нахмурив седые брови, он уставился на связанных оборванцев. Прислушался к причитающему воину с разбитым лбом, который уже очнулся и теперь тормошил бездыханное тело девчушки.
Монакура Пуу сидел поодаль, ковыряясь ножом в отросших ногтях и вид имел весьма удручённый.
— Они говорят на каком-то скандинавском языке, — сказала Соткен, — Но не узнаю его, хотя знаю все три его разновидности. Может это исландский?
— Это не исландский, хотя он ближе всего к тому наречию, что мы сейчас слышим, — ответил капитан, — А слышим мы так называемый «donsk tunga», общескандинавский язык эпохи викингов.
Услышав последние слова, несколько лохматых голов вздёрнулось, голубые глаза и всклоченные бороды уставились на мрачного паромщика.
Тот доел яблоко и точно влепил огрызком промеж глаз ближайшему верзиле, одетому в болотного цвета шаровары и безрукавку из шкуры какого-то дикого животного, которую он нацепил мехом внутрь. Отвратительно выделанную кожу покрывали синие каракули, сливающиеся с такими же примитивно исполненными, выцветшими письменами, покрывающими всё тело этого клошара.
— Мamma pin faeddi pig meo rassgatinu af pvi ao pikan a henni var upptekin, — неожиданно заорал на связанных капитан пронзительным бабьим голосом.
Пленники морщились. Аарон некоторое время грозно сопел, потом откашлялся и задал вопрос всей кучи, ни к кому конкретно не обращаясь, на странном, высоком и гортанном языке. Сначала пленники молчали, но через несколько ударов сердца из толпы послышались скупые реплики, и старик вновь что-то спросил. На этот раз ответили несколько голосов, перебивая и мешая друг другу.
— Эти отморозки — всего лишь реконструкторы - роллеплейщики? Кукушкой поехали и теперь под викингов косят? — спросила Аглая.
— Это, милая, и есть викинги, — лив хмурился, вглядываясь в обветренные лица пленников, что бодро переругивались со старым паромщиком, удовлетворяя его расспросы.
— Ага, а я, блядь, архиепископ.
Бездна вскинула автомат и точным выстрелом свалила на палубу пролетающего баклана, что оборзел и напрочь перестал соблюдать безопасную дистанцию.
— Он прав, госпожа молодой адепт. Те, кого вы сейчас видите перед собой — люди из глубокого прошлого, и они даже не понимают, что с ними случилось, и, с вашего позволения, я продолжу дознание.
Аарон ехидно подмигнул сопящему Монакуре, который продолжал разбирать себя на виноватые куски с помощью штык-ножа от штурмовой винтовки.
Что-то прилетело с неба и смачно шлёпнуло о стальную палубу. С куска мокрой тряпки, размазанной по железному полу, на окружающих уставились круглые рожи дохлых колобков. Их взгляд не предвещал ничего хорошего.
— Ну, и, что тут у нас?
Йоля, спрыгнувшая вслед за своим любимым платьем с ржавого борта судна, что взяло паром на абордаж, напоминала в дым пропившегося ландскнехта. Она щеголяла перевязью с мечом, грубой, мутно-серой холщовой рубахой, слегка прикрывающей её розовую задницу, и грязно-оранжевыми шароварами, едва достающими ей до колен.
Её прежде грозные сапоги, сейчас же мокрые и скукоженные, висели, соединённые вместе обтрёпанной бечёвкой, у неё на шее.
Аарон прекратил разговор и встал, почтительно склонив голову; трое пытаемых им пленных с интересом уставились на прибывшую с борта их собственного корабля, красноволосую девушку — они возбуждённо тыкали в её направлении грязными пальцами и толкали друг друга в бока локтями.
Аглая съела очередную козявку, вытащенную из носа, и присела в небрежном книксене. Монакура приподнял голову и обречённо махнул рукой, что могло интерпретироваться как «Привет», так и «Вали нахуй отсюда».
— Ага, вот вы где, мои хорошие.
Йоля подобрала своё платье и обратилась к Скаидрису.
— Ты, падла, почему за мной не прыгнул? А если я плавать не умею?
Соткен вытащила из складок своего изодранного сарафана пару рулонов бинта и смело подошла к командиру.
— Он порывался, но я его удержала. Ни он, ни я не прыгнули. Ни он, ни я плавать не умеем.
Она опустилась на колени перед высокой девушкой, намереваясь обработать глубокую рану на пробитой стрелой ляжке. Но никаких ран на теле госпожи лейтенанта не наблюдалось.
— Спасибо, моя хорошая, но я уже подлечилась.
Йоля лёгким толчком в лоб опрокинула на спину склонившуюся перед ней изумлённую женщину, и, небрежно переступив через ту, направилась к кучке связанных пленников. Её левая рука потянула ремень перевязи, сдвигая ножны; правая сжалась на рукоятке меча.
— Одну минутку, госпожа.
Аарон вышел вперёд, заслоняя собой пленников и согнулся в поклоне. Весьма глубоком поклоне. Синие, сверкающие глаза на миг встретились с багряными звериными очами и вмиг потухли, опустившись вниз.
— По гостям угощение, по врагам мщение, — заявила Йоля.
— Бесспорно, госпожа, — ответил старик, — Но тут есть один нюанс. Эти люди — «заблудшие».
Йоля, источающая волны осязаемой ярости, остановилась. Пальцы, сжимающие тонкую узкую рукоятку оружия, разжались. Она протянула вперёд руку, и, приподняв за подбородок склонённую перед ней львиную голову старика, уставилась тому в глаза.
— Хмм, ты уверен, Аарон?
Паромщик разогнулся. Ослабевший блеск синих глаз потух окончательно, окунувшись в жёлто-зелёное марево. Аарон кивнул.
— Да, моя госпожа. И самое главное: они — воины. Одни из самых лучших.
Йоля криво хмыкнула.
— Допустим. Но не припомню, чтобы я встречалась с ними до этой возни.
— Нет, моя госпожа. Ты не встречалась с ними раньше. В те далёкие времена ты спала.
Аарон вновь замолчал, уставившись в пол, и предоставив время предводительнице на размышления. И тут его подёргали за рукав.
— Капитан Аарон, — голос Бездны звучал, на удивление, весьма учтиво.
— Слушаю тебя, госпожа молодой адепт.
— Та штуковина, та ветвь, которую ты дал мне... В общем я слабо разбираюсь в этой чертовщине, да и не хочу. Но может ли эта цацка златая вот ей как-то помочь?
Дуло Диемако указало на бездыханное тело случайно убиенной во время дознания девчушки, что лежало сейчас, обмотанное тряпьём, пожертвованным с себя безутешными воинами, приготовившимися похоронить своё любимое чадо в пучине морской.
