— Now I have a heart, mom, and it bleeds. I am going to you.

(перевод: Теперь, мама, у меня есть сердце и оно кровоточит. Я иду за тобой.)

Кортни двинулась вперёд, её гранатомёты извергли залп; стальные ворота хрустнули, камеры погасли, и нам не понадобилась рация, чтобы услышать треск ломающегося железа.

Ютта Аулин отшатнулась от погасшего монитора. Её потряхивало.

— У Кортни были сестрички или братишки? — боевым ножом Упырь чертил аккуратные белые дорожки на лежаке, ранее служившем постелью для Лещавой.

Кончик его носа белел, словно вершина Эвереста.

Расширенными от ужаса глазами несчастная мать уставилась на невозмутимого кровососа, губы её дрогнули.

— Была ещё Элис, но она погибла, там, наверху, в самом начале вторжения.

— Так я и думал; вот как эти твари сожгли всю бронетехнику, — Упырь наклонился и, зажав одну ноздрю, вдохнул порошок через другую, оснащённую засунутой в неё трубочкой, скатанной из двадцатидолларовой ассигнации.

— Не погибла твоя Элис, — прогнусавил кровосос, передавая трубочку полковнику американской армии, — Разве может погибнуть Элис? Я очень надеюсь, что она занята, нам здесь и твоей Кортни хватит.

— Но как же так? Как получилось, что моя Кортни теперь на стороне этих...? Этих... — ноздри Ютты забились белым порошком, отчего она тоже гнусавила, будто подхватила сильную простуду, а в карих чувственных глазах блестели горькие слёзы, готовые хлынуть наружу скорбными хрустальными ручейками.

Я подошёл и отобрал трубочку. А затем передал её за спину. Лещавая перехватила приспособление, а я развернулся и присел возле лежака, так что девушка оказалась за алюминиевым столиком, сервированным огромными амфетаминовыми дорогами.

Грохот стоял невыносимый, гранатомёты Кортни крушили стальные ворота; пространство между бронестеклом и разрушаемым выходом в тоннель, наполнилось дымом, сровняв видимость к нулю, но нам и так было ясно: спятивший робот сейчас ворвётся внутрь, сопровождаемый ордой саранчи и стекло, пусть и бронированное, удержит их так же надёжно, как рыболовная сеть — Годзиллу.

Пришло время команды:

— Исидиси, Трабл, быстро нюхать и руки в ноги! Барон, активируй этот гребаный одноразовый лифт! Мы сваливаем!

Маленькие ручки обвили мою шею: заботливая женская ладошка поднесла к моему носу пригоршню вонючего порошка, другая засунула мне в ноздрю круглую бумажку. Я зажмурился и вдохнул. Виски сжал ледяной обруч, глаза застлала снежная пелена.

Я отдал Траблу никчёмную скатанную двадцатку и ткнулся носом в белый кулич, приканчивая оставшуюся ерунду.

Трабл отдал трубочку Исидиси, а сам вытащил из голенища сапога солдатскую оловянную ложку, смёл в неё со стола пару дорог и сожрал.

Исиди распрямился над усыпанным наркотиками столом и, глубоко вдохнув, подмигнул нам, а затем открыл рот. Но он так и не спел.

Дикий грохот лишил нас слуха; волна горячего, обжигающего воздуха метнула в лица сотни мелких осколков, вихри пыли и тёмного дыма.

Мы всё же услышали вопль Исидиси. Так кричит жестоко изувеченный, умирающий человек.

Молот Тора. Ага. Уйти мы не успели.

* * *

Справа в мои рёбра вонзается острый девичий локоть, я моментально разворачиваюсь в указанную сторону и жму на гашетку.

Автоматная очередь разрывает саранчу в ошмётки, обдав нас багровым фонтаном.

Затылок Лещавой больно стукается о мой, и я вновь поворачиваюсь на сто восемьдесят — принимаю удар острого лезвия в грудь, и ещё один — в плечо, кевлар трещит, но выдерживает; пули моей винтовки отсекают эластичный шипастый хвост, а затем рвут и самих нападающих. Рой, что ворвался сквозь разбитое стекло не имеет доспехов. Смертники.

Штурмовая винтовка Лещавой бешено лает за моей спиной, лишая меня последних обрывков барабанных перепонок. Девчонка вертится в переноске у меня за спиной столь ожесточённо, что я слегка пошатываюсь.

Полукруглый зал пункта командования частично полыхает, подожжённый огнемётами одержимого робота.

Вокруг клубы густой пыли и едкого дыма, хаос и гибель.

И крики. Гортанные и пронзительные крики боли — так кричат, умирая, твари с телами насекомых и лицами неупокоенных мертвецов.

Мы с Лещавой продвигаемся вперёд, сквозь этот ад, ища спасения либо смерти.

Пелена чёрно-белого дыма иногда рвётся, обнажая силуэты солдат, дерущихся насмерть.

Мы уже не успеем помочь Упырю: бойца растянули на полу несколько тварей; саранча вцепилась зубами в длинные ноги, армейские штаны порвались, обнажая окровавленную молочно-белую безволосую кожу, беспомощно раскинутые руки пробиты чудовищными когтями, его рвут на части клыками и когтями. Его «Печенег» валяется рядом; ствол всё ещё сжимает отрубленная человеческая кисть. Рука Лещавой вцепилась мне в бороду и поворачивает прочь в сторону; я слышу её выстрел.

«Спасибо за службу солдат. Только твой ум — вечен».

Нас спасает дым.

Передвигающиеся в нём твари слепы так же, как и мы.

Впереди две фигуры скачут по столам, будто ошпаренные кенгуру.

Трабл стреляет из винтовки, припадая на колено, словно герой дешёвого боевика; Ютта же просто стоит, широко расставив ноги, армейский М17 в её руках грохочет, словно Мьёльнир о небесную наковальню.

Полковник перепрыгивает на соседний стол и вновь застывает в позе. Она стреляет одиночными и не промахивается.

Мы спешим к выжившим соратникам и по пути натыкаемся на Кортни: её многочисленные стволы поникли, броня покрыта слоем пепла и пыли. Она определённо жива, но все её шесть прекрасных глаз разбиты в мелкие осколки, а правая гусеница порвана и спущена гармошкой на пол, словно чулок неряшливой школьницы. Маленькая башенка головы склонена набок и запрокинута; сквозь разбитый корпус мы видим мигающие оранжевые лампочки.

Я осторожно обхожу застывшего терминатора и запрыгиваю за поваленный стол, откуда призывно машет красно-чёрная клетчатая рука, жирные пальцы унизывают безвкусные перстни. Барон перемазан кровью и сажей, стёклышки его очков покрывает паутина трещин. В руках он сжимает штурмовую винтовку, с прилепленной на приклад наклейкой AC/DC.

На мой безмолвный вопрос он отрицательно качает головой.

Лещавая всхлипывает за моей спиной.

«Спасибо за службу, солдат. Помни, что лишь твой ум — реален и нерушим».

В бою нельзя отвлекаться.

Даже на то, чтобы мысленно попрощаться с боевым товарищем.

Хвост, напоминающий плетёный хлыст садомазохистов, рассекает воздух, а затем и грустное лицо Барона, толстяк визжит, однако быстрым движением вскакивает на ноги и всаживает в прорвавшуюся сквозь дым саранчу пристёгнутый к винтовке штык-нож.

Удар второго хлыста распарывает фланель на его груди, обнажая отвислые мужские сиськи.

Я стреляю второй твари точно в лоб и голова, увенчанная золотым обручем, дёргается назад, а саранча падает на пол, словно скошенная трава.

Барон удивлённо смотрит себе на грудь, где уже расцвёл алым глубокий порез. Половина его лица свисает вниз кровавой тряпкой. Вспоротая на груди кожа расходится под напором и поток тёмно-красной крови захлёстывает небесно-голубые джинсы. Он удивлённо булькает, поднимает уцелевший глаз, и указав куда-то вправо калашом Исидиси, падает вперёд лицом, не издав ни звука.

«Спасибо за службу, товарищ, ты умер в бою, как солдат. Лишь твой ум — бессмертен».

— Горе, Ютта, сюда, быстрее! — мой голос напоминает лай ротвейлера.

Я встаю боком и мы с Лещавой открываем ураганный огонь вслепую, прикрывая отступающих Трабла и полковника. Они бегут в указанном павшим шпионом направлении, и вскоре оттуда раздаётся треск выстрелов; бойцы достигли цели и теперь прикрывают нас; саранча, прущая из клубов дыма, валится, срезаемая метко пущенными пулями.

Я начинаю отступать широкими приставными шагами, штурмовая винтовка Лещавой лает скупыми выстрелами; боковым зрением я вижу холодные глаза убивающей хищницы.

В морду мне летят раскалённые гильзы.

Наконец напор атакующих тварей немного стихает, я поворачиваюсь спиной, приготовившись к стремительной перебежке, но сразу же падаю вперёд на колени, а потом и лицом в ребристые стальные пластины пола.