Под ногами хрустнуло. Соткен остановилась и посмотрела вниз. Мелкие камушки. Гравий. Она подняла глаза и уставилась на пышный куст шиповника, усеянный багряными плодами — орешками с остатками нежных лепестков.

Куст приглашающе раскинул свои ветви, утыканные иголками в палец длиной.

Соткен раздвинула стебли и решительно шагнула в заросли.

Раздался треск рвущейся материи.

Монакура поморщился и не последовал за ней.

Через сорок ударов сердца маленькая женщина выскочила из кустов, будто курица, попавшая под щётки автомобильной мойки. Исцарапанная и драная. Алый сарафан висел клочьями.

— В машину, — процедила она сквозь стиснутые зубы и вскоре зелёный броневик, рыча, вонзился в заросли диких роз, безжалостно давя протекторами нежные, благоухающие цветы.

— Возможно место, куда мы направляемся, обитаемо, — хмуро вытянула Соткен, озабоченно вглядываясь вперёд сквозь лобовое стекло бронеавтомобиля.

— И тот, кто там обитает, совершенно не хочет, чтобы его нашли. Поэтому вырастил на дорожке заросли колючих кустов и бурьяна высотой в человеческий рост, — согласился Монакура Пуу.

— Но это точно не наши панки. Эти бы вместо кустов навалили гору пустых пивных бутылок, проехались по ней трактором, а потом, для пущей безопасности, собрались бы все вместе, сели сверху и дружно насрали, — подметила Соткен.

— Возможно, — согласился сержант. — В любом случае надо быть готовым к тёплому приёму. Мелкая! Щенки ещё живы? Очень хорошо! Тогда хватит размазывать свои девичьи сопли по их лысым щенячьим сиськам. Займи место стрелка, боец.

Аглая Бездна утёрла нос и поднялась на круглую башенку стрелка, где и вцепилась в приклад пулемёта Браунинга, намертво, словно бультерьер в шею овчарки. Кожа на острых скулах белела, будто кости мертвеца, отполированные песком времени, а в чёрных, как уголь, глазах, мелькали силуэты обитателей преисподней, отбрасывающие глубокие тени на тяжёлые, заплаканные веки. Аглая Бездна выглядела словно приговор. Окончательный и беспощадный.

Бронемашина медленно катила по узкой дорожке, мощёной растрескавшимся жёлтым кирпичом. На хищную морду Ньялы, на оскаленные прутья решётки радиатора, налипло несколько лепестков диких роз.

* * *

Вскоре дорожка, очень похожая на ту, по которой прошла Элли Co, вывела их на большую поляну, что когда-то давно, в прошлой жизни, была аккуратной лужайкой, покрытой мягкой травкой для гольфа. Теперь же зелёный коврик исчез, поглощённый сплетёнными побегами бурьяна, острой осоки, репейника и прочих никчёмных сорняков. Посередине заросшего луга высилась громада старинного особняка. Его стены и многочисленные башенки увивали стебли плюща и дикого винограда; растения попробовали забраться и на острую, черепичную крышу, но не смогли закрепиться там, побеги соскользнули и теперь свисали вниз густой бахромой. Лиственная шуба древнего строения отливала зловещими оттенками фиолетово-серебряной кислотной акварели.

Ньяла остановилась напротив лестницы, охраняемой двумя злобными каменными горгульями и исторгла из себя десант.

Огромный, лохматый мужчина, босой, в серых камуфлированных штанах и бронежилете на голое тело, ловко выскочил из пассажирской дверцы, и, припав щекой к прикладу штурмовой винтовки, бросился вправо, в обход здания.

Худенькая женщина, ростом два вершка, три горшка, одетая в багровый драный сарафан, что свисал с её тонкой талии волнующими лоскутьями, вывалилась из водительской дверцы. Приняв позу стрелка, она отправилась влево, переваливаясь, словно беременная утка, с одной, короткой ноги, на ту, что подлиннее.

Аглая Бездна застыла на пулемётной башне, с таким непроницаемым и суровым лицом, что каменные бестии напротив не выдержали её взгляда и сморгнули.

Задняя дверца бронемашины распахнулась, и оттуда выпал скальд Хельги, сжимающий в одной руке древний скандинавский меч, а в другой — ствол автомата Калашникова. Сделав пару неуверенных шагов, бледный, как пузо дохлой лягушки, слюнявый викинг опустился на колени, воткнул клинок в землю, отложил пушку в сторону, и, придерживая длинный хаер обеими руками, принялся исступленно и самозабвенно блевать.

Звуки он издавал потрясающие, и они, похоже, слегка доставили Бездне, отвлекая девушку от томительного ожидания. Она сосчитала семьдесят ударов своего сердца, прежде чем очищенный скальд прекратил изрыгать мерзость, и в изнеможении откинулся на спину. Его бледные губы изогнулись в волчьей улыбке. Духи маковых полей устранили все преграды и вновь продолжили своё чарующее путешествие по жилам скальда, даруя тому блаженство и отдохновение.

Наконец, с той стороны массивных, окованных железом двустворчатых дверей прорычали:

— Мелкая, это мы, и мы выходим, не шмаляй.

Аглая Бездна сдвинула ствол пулемёта, взяв под прицел пару узких окон верхнего этажа, что едва угадывались под фиолетовым покрывалом остроугольных листьев. Каменные горгульи вздохнули с облегчением.

Створки распахнулись с пронзительным скрипом; Монакура Пуу и Соткен, показавшиеся на пороге, вид имели встревоженный, их лица выражали недоумение.

— Мы зашли с чёрного хода. Там было открыто. Здесь что-то нечисто, — сказал сержант, подходя к броневику, — Похоже на подставу, но у нас нет другого выхода, иначе твой любимый щенок ласты склеит.

— Эй ты, придурок, — он строго посмотрел на скальда, нехотя поднимающегося из поросли высокой травы, изрядно примятой и заблёванной.

— Оклемался? Хорошо. Бери мелкую и заносите внутрь щенка, мы вас прикроем, потом проверим все остальные этажи, понял?

— Понял; говно — вопрос; так точно; щас всё будет.

В оснащении Ньялы, отжатой у разгромленной банды Герты, которая, в свою очередь, отжала это чудо у ограниченного контингента канадских морпехов, имелось всё, и на все случаи жизни. Включая пару примусов, порнографические журналы и даже компактные санитарные носилки. На них-то и погрузили раненного лива. Когда его несли ко входу, голая рука безвольно тащилась по земле, носок рваного кеда с торчащим оттуда грязным пальцем раскачивался из стороны в сторону, а длинный хаер волочился по земле, путаясь в армейских берцах Бездны.

Огромный холл встретил незваных гостей сумраком и сыростью. Лучи армейских фонариков, прорывающиеся сквозь пелену витающей в воздухе пыли, выхватывали фрагменты старинного интерьера. С ветхих картин, развешанных по стенам зала, на пришельцев недобро взирали строгие лики седобородых мужчин и их увядших жён.

Вот Соткен запнулась обо что-то и смачно выругалась. Препятствием оказались оленьи рога, что, растопырив свои острые отростки, поджидали визитёров.

Вот Монакура Пуу что-то прорычал в густые усы и указательный палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Свет фонарика, прикреплённого к стволу его винтовки, отразился в стеклянном оке чучела гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

— Направо, — сказала Соткен, поведя дулом автомата в сторону длинного, тёмного коридора.

Они свернули и продвигались вперёд цепочкой — впереди сержант выцеливал любой малейший намёк на возможную опасность, следом пыхтящая от напряжения Бездна и упоротый в хлам Хельги тащили носилки со Скаидрисом, в арьергарде ковыляла Соткен, оглядываясь и настороженно принюхиваясь — похоже старая лисица почуяла неладное и навострила ушки.

— Пришли,эта дверь — сказала она, — Операционная.

Сержант повернул позеленевшую от времени медную ручку и ступил первым в сумрачное помещение, освещая фонариком тёмные углы.

— Чисто.

Остальные ступили следом. В помещении жутко воняло. Формалином, ацетоном, спиртом и откровенной мертвечиной.

— Кладите его, — Соткен указала на операционный столик, стоящий посередине комнаты.

На столе громоздились кучи чего-то пугающе невнятного.

Монакура Пуу подёргал створки узких, стрельчатых окон, и те поддались. Сержант расправился с побегами растений, заплетших проём, и помещение наполнилось тусклым светом.

Неординарный интерьер операционной навевал смутную тревогу.