Внутренняя тема «Голубой чашки» и «Чука и Гека» — не борьба за претворение мечты в жизнь, а изображение того счастья, которое писатель нашёл и в годы, когда борьба продолжалась, счастья открытых, душевных отношений между родителями и детьми, между семьей и окружающими её людьми. Романтика этих самых поэтических рассказов Гайдара в соответствии с их направленностью иная, чем в повестях. Она носит не торжественно-приподнятый, а лирически-мягкий характер.

Какими же стилистическими средствами определяется романтическая тональность произведения в целом или какого-либо его эпизода? Мне кажется, что наряду с характером эпитетов одно из главных стилистических средств, обусловливающих изменение тональности в повестях и рассказах Гайдара, — это отчётливость и гибкость ритмического движения^[14].

Вспомним, например, внутренний монолог Серёжи, героя «Судьбы барабанщика», об оружии:

«Могут выругать и простить человека за потерянный документ. Без лишних слов вычтут потерянные деньги. Но никогда не простят и не забудут человеку, что он не смог сберечь боевое оружие! Оно не продается и не покупается. Его нельзя сработать поддельным, как документ, или даже фальшивым, как деньги. Оно всегда суровое, грозное и настоящее».

Отрывок характерен для романтически приподнятого стиля, которым Гайдар часто выражает особенно важные для него мысли. Именно ритмическим движением определяется в первую очередь высокий пафос монолога, подчёркивается его значительность. Невозможно произнести скороговоркой эти короткие, энергичные фразы.

Торжественная тональность монолога обусловлена синтаксическим строением рассуждения. Каждая, даже короткая, фраза здесь состоит из нескольких синтаксических единиц (синтагм), разделённых паузами — более или менее длительными. Например: «Могут выругать / и простить человека // за потерянный документ»^[15]. В этой короткой фразе две паузы, из них одна длительная. Обилие и длительность пауз в монологе обусловлены именно синтаксическим строем — широким применением параллелизмов. Иногда это прямой синтаксический параллелизм: «Оно не продаётся // и не покупается», а иногда повторение одинаковых синтаксических конструкций и слов в соседних фразах: «потерянный документ» — «потерянные деньги», «поддельным, как документ» — «фальшивым, как деньги» — или, наконец, повторение близких по строю и лексическому составу синтагм в разных фразах: «могут выругать и простить человека» — «но никогда не простят и не забудут человеку»^[16].

Монотонности Гайдар избегает многими средствами. Из шести цитированных фраз монолога на парных параллелях построены четыре. Вторая фраза дана без синтаксических параллелей, а в последней вместо парной группы трёхчленная.

Если бы весь монолог был построен на одинаковых параллелях, его эмоциональное напряжение постепенно затухало бы к концу. Ритмическое движение монолога оттенено заключительной его фразой, как бы противопоставленной по своему строю остальным (в ней нет глаголов и существительных) и особенно резко членённой. На шесть слов — «Оно всегда суровое, // грозное // и настоящее» — две паузы.

Значительность концовки подчёркнута и лексическим её составом. В предыдущих фразах торжественный, патетический их строй сочетается с несколько сниженной лексикой («могут выругать», «сработать поддельным», «вычтут деньги», разговорное выражение «без лишних слов»). К этому надо прибавить, что в двух фразах, предшествующих цитированному отрывку, контрастное соседство низкого и высокого строя как бы подготовляет эмоциональное и ритмическое движение тирады об оружии: «Плевать там, конечно, на сломанный замок, на проданную горжетку!» рядом с «Горько и плохо, должно быть, пришлось молодому Валентининому мужу». На фоне этих фраз и сниженной лексики следующих особенно торжественно и сильно звучат заключительные слова монолога — «суровое, грозное и настоящее».

Вероятно, сниженность лексики в торжественном монологе нужна была и для того, чтобы он не звучал риторично: слова высокого ряда в сочетании с пафосным строением фраз могли бы показаться неестественными в размышлениях мальчика.

Рассуждение об оружии контрастно выделено из окружающего его текста — этим подчёркнуто его самостоятельное, «отдельное» от сюжета значение. Оно вторгается в рассказ, насыщенный событиями, создает как бы затяжную паузу в быстром движении сюжета и резко отличается от окружающего его текста ритмическим строем. Одна фраза, как бы промежуточная, определяет переход от рассуждения к дальнейшему развитию сюжета: «Кошкой отпрыгнул я к террасе и бесшумно повернул ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался». Переход определяется вторжением неожиданного сравнения («кошкой отпрыгнул я») в «деловую» фразу, описывающую действие. Сравнение несколько патетично, резко выделено из окружающего текста благодаря применению редкого, в обычной речи не встречающегося оборота (творительный сравнения) и этой патетичностью связано с предшествующим рассуждением об оружии. Но оно в то же время начинает «деловое» описание длинного ряда действий, в котором уже совершенно не встречаются ни метафоры, ни сравнения, и тем самым служит переходом.

В чём же контрастное отличие «сюжетного» текста от монолога об оружии? Вот два абзаца, написанные в том же стилистическом ключе, что и вся главка, кроме вклиненного в неё монолога.

«Потом старуха примерила белую кепку. Пошарила у дяди в карманах. Достала целую пригоршню мелочи. Отобрала одну монетку — я не разглядел, не то гривенник, не то две копейки, — спрятала себе в карман. Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную мужскую подвязку старика Якова. Подержала её, подумала и сунула в карман тоже. Затем она положила портфель на место и лёгкой, пританцовывающей походкой вышла из комнаты.

Мгновенно вслед за ней очутился я в комнате. Вытянул портфель, выдернул браунинг и спрятал в карман. Сунул за пазуху и оставшуюся красную подвязку. Бросил на кровать дядины штаны с отрезанными пуговицами. Подвинул на край стола стакан с цветами, сиял подушку, пролил одеколон на салфетку и соскользнул через окно в сад».

Особенность изложения здесь в том, что дано чисто зрительное, как бы наблюдаемое извне, описание действий, даже не действий, а только движений в их строгой последовательности. Это словно отрывок из кадрованного киносценария. Короткие, отрывочные фразы, почти без придаточных предложений и с одним подлежащим на несколько фраз («старуха» — в первом абзаце, «я» — во втором). Весь текст совершенно «деловой» — движения и вещи, больше нет ничего. Деловой характер носят и определения — они только уточняют описание предметов («белая кепка», «красная подвязка» и т. п.). Лексический состав очень обыден — нет ни одного слова, выходящего за пределы обиходного языка. Большая часть фраз состоит только из одной синтагмы, иначе говоря, внутри фразы нет пауз. А в тех случаях, когда синтагм несколько, каждая из них без ущерба для смысла сообщения может быть отделена от соседней не запятой, а точкой. Так, смысл группы фраз — «Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную мужскую подвязку старика Якова» — не изменился бы, если заменить точки запятыми, а запятую точкой. Напрашивается вывод, что расстановка знаков препинания имеет здесь главным образом ритмическое значение. Она усиливает стремительность повествования, придает ему напряжённо-отрывочный «стаккатный» характер.

Всё это определяет ритмический контраст с монологом об оружии, в котором каждая фраза состоит из нескольких синтагм, что в сочетании с другими стилистическими элементами, о которых шла речь, и создает впечатление плавности, торжественного раздумья, противопоставленного напряжённой отрывочности, быстрому темпу изложения сюжетных событий.

Стремительность сюжетного повествования оттенена ритмически своего рода передышками — более плавными фразами. Это достигается тем, что иногда несколько действий (или движений) даны перечислением, объединены в одну фразу. Особенно плавны последние фразы абзацев. В заключительной фразе второго абзаца — четыре действия, а первого — два.