– О, нет, мадемуазель! Прошу, простите меня! – сопливо разбрасывает он извинения в мой адрес. Я же молниеносно выбиваю из под его животной туши стул и добиваю лежачую мразь ногами.

А теперь к реальности.

– Знаю, где кой чего спрятано и дорого стоит.

Опять смешки. И опять я мысленно выбиваю столешницу ногой, разбиваю кружку об голову Испанца, как следует залепляю Снобу локтем по челюсти. За шпагой тянется Простофиля, но трясущиеся от испуга руки его еле слушаются, а у Шута своя личная борьба со столешницей, которая придавила ему грудь, ну и, в принципе, все остальное тело.

– Гадкие филистимляне! – ору я, – да вы хоть знаете!..

– Как ваше имя? – мальчишеским голосом утруждается задать вопрос «уакерос» в красном жилете, ну, тот самый, чей наряд меня бесит.

Минуточку! А я же, даже, не знаю своего имени. Между прочим, для меня этот факт является шокирующим известием. Мне как-то до сего момента и в голову не приходила подобная мысль, и я замешкалась в неспособности продолжить диалог.

– Ал! – выпаливаю я первую попавшуюся комбинацию из букв.

– Послушайте, мистер Ал, мы что, похожи на дурней? Коли нет денег, то ступайте, не мешайте играть! – и тут Испанец отпускает еще кое-что, – но, клянусь богом, с вашей бабской фигурой, вы можете попытать удачу у матросов в порту! – и он хлопает меня по тому самому месту, по которому обычно недоделанные джентльмены позволяют себе хлопать наивных легкомысленных недоделанных леди. Вся компания просто разрываются от звериного гогота.

Все очень просто. Любой посетитель, если он не хочет, чтобы его напрасно беспокоили, если вы понимаете, о чем идет речь, сев за обеденный стол, положит на него свое оружие, и окружающие становятся в курсе насчет последствий, уготованных недоброжелателю. Вот и сейчас, я хватаю с соседнего харча револьвер и, развернувшись, тычу дулом в горло Испанцу. И как только его конечность осмелилась дотронуться до моей «святая святых»!

«Куртуазная любовь», рыцари недоделанные!

– Оу! Оу! Полегче, солдатик! – первым проявляет бдительность мужчина в жилете, и, встав, демонстративно срывает свою шляпу (да это же еще совсем молодой парень!), и выкидывает ее в сторону. Совершенно не понимаю значения этого жеста, но времени на догадки не предоставляется, потому что вслед за ним со своих мест вскакивают и его приятели, держа наготове оружие.

«На этом все и закончится!» – с последними нотками бодрости говорю я себе. А вслух высказываю:

– Не смей дотрагиваться до меня, грязный ублюдок!

– Это нешуточное заявление, солдатик! – опять выкрикивает Шут.

– Дружок, опусти оружие. Не стоит ко всему относиться слишком серьезно, – изрекает Простофиля. А Сноб щелкает затвором. Интересно, если бы этой фразе не была бы дана честь стать озвученной, этот остолоп так бы и целился в меня незаряженной «мортирой»? Полный болван!

– Господа, давайте решим все мирно!

Ты никак не уймешься, франт страусиный!

В дело вмешивается, хотя, какого, черт меня раздери, дьявола, Джаспер. Будучи, однако, хоть и грузноватым мужчиной, он, тем не менее, проворно дрейфует между столами с посетителями, и уже стоит рядом со мной, протянув свою руку к заимствованному мной револьверу, и, плавно опускает его дулом вниз, на кое действие реагирует Шут, то же самое проделывая с оружием Простофили и Сноба. Те, к счастью, не препятствуют этим действиям. Но, случись сейчас что-нибудь неожиданное, например, та же кружка прилетела бы к нам, или какая-нибудь неосторожная особа проходила бы мимо и уронила поднос, все бы тут перестреляли друг друга, к чертям собачьим! Напряженный момент, не правда ли? Нужно отдать должное брюхастому. Он знал, как нужно действовать и, с хладнокровным спокойствием исправил ситуацию:

– Вся остальная выпивка за счет заведения, джентльмены!

Как-то слишком щедро он меня отмазывает. Запал что ли? Да и черт бы с ним и с его попугаем! Как насчет возмещения ущерба моему достоинству?..

Мне становится не по себе от лицезрения меня участниками конфликта, а револьвер возвращается на свое место.

Вдруг это происходит. Происходит неожиданность. В таверну, чуть ли не вышибая дверь, вламывается низкого роста человек в черной шляпе и в таком же плаще длиной до пола. С приходом этого карлика, все до единого замерли, даже попугай на плече трактирщика, а в помещении образовалась такая тишина, что прекрасно было слышно, как я проглотила слюну от ошеломления.

Глава вторая

«Миннезанг»

2113 год

12 мая

– Ты это называешь чертовщиной? – с усмешкой на лице произнес парень лет эдак двадцати восьми-двадцати девяти в белой пижаме и перебинтованной головой. Из маленькой квадратной бумажки он насыпал в рот красно-желтого порошка и залпом туда же опрокинул стакан с крепким напитком, а потом сдобрил все это дело кисленькой закуской.

Только что другой парень, который выглядел постарше, немного смуглый, также одетый в белые цвета, но в одежду более солидного покроя; и с ухоженными черными волосами, зачесанными к затылку; нелестно отозвался о воспроизведенном на древнем граммофоне стихотворении, зачитанном девочкой.

Автор вопроса, разжевывая вкуснятину, вместе с грязью со своих пальцев, стоял у окна, рядом с проигрывателем. И, после того как выключил его, продолжил:

– Чертовщиной я называю совершенно иное, мой некультурный друг. Я же рассказывал тебе однажды, как эта война поменяла приоритеты. Помнишь? А вот тебе художественный вариант…

Этот «некультурный друг» возлежал на кровати прямо напротив окна, всей своей сущностью подтверждая, что тот, кто назвал его некультурным, попал в самую точку. На него падала тень перебинтованного, чему он был особенно рад, ибо солнце за окном, казалось, может расплавить стекла и выжечь к чертям занавески. Наиболее удобным ему казалось держать левую руку под головой, как он и сделал, а левая нога, причем обутая в истрепанный ботинок, с вопиющей бесцеремонностью была задрана на неприбранной кровати. Правая, и вовсе, будто отброшенная за временной ненадобностью, валялась на полу как кукольная. В таком ленивом и хамском положении своего тленного тела, обессиленный ничегонеделанием, пальцем правой руки он ковырял в носу и внимал рассказчику.

– И из чего, собственно, чертовщина-то получается, а? Да из того, что один лем души не чаял в одной андромеде, а та всего лишь спала с ним, как бы «между прочим», и под ручку ходила на киносеансы. В то же время любила она и состоятельных ребят с хорошим чувством юмора, образованных и с инкубаторным воспитанием «настоящего мужчины», коими качествами ни по одному из этих пунктов ее парень не обладал, да и, говоря по правде, не особо то и стремился ими обзавестись, дескать, с какого это хрена! Парочка так давно состояла в отношениях, и привыкла друг к другу, что девочке не хотелось расстраивать его правдой. Думала, все наладится и, рано или поздно, встанет на свои места. Однако, бездействие ничем хорошим не заканчивается, и наш чувак пострадал конкретно.

Повествователь освободил от содержимого еще один стаканчик.

– А потом, бац! – прилетают инопланетяне! И лежит, эта барышня, значит, без чувств, в сугробе около мертвого тела своего нового бойфренда. А этот лем, ну, который якобы души в ней не чаял, спасает ее и уносит в безопасное место. А когда та приходит в сознание, и узнает с его слов о произошедшем, он долго на нее смотрит. Очень долго. Смотрит и смотрит. Вот не знаю, минут пять, наверное. И пауза… А, знаешь, на кой черт эта пауза? На кой черт, знаешь, спрашиваю? Пауза, для осознания ей, что, дескать, помнит он все. Что вот он, как бы спаситель, в любой момент уйти может и бросить ее тут на произвол судьбы. На планете-то – все, хаос. Он понимает, что и она понимает… И увидела она в его глазах обиду за обманутую любовь, разочарование в верности и предательство. Увидела в его глазах так все явственно, как будто сама его до этого любила и грела надежду быть с ним вечно; словно не она от него, а он от нее отказался. Прочувствовала, поставив себя на место этого парня. Ощутила всеми сосудами своего тела, всю ту ненавидимую, непередаваемую, душевную боль, лекарством для которой может быть только полное отчуждение от этого телесного мира – смерть. А он стоял все это время и смотрел на нее, пытаясь жалостью к ней, обстоятельствами в коих она оказалась, подавить разрывающие сердце обиду и любовные страдания, не утихавшие в нем столько лет. Вот что называется чертовщиной, мой дорогой друг. Такой чертовщины я и врагу не пожелаю.