Я не ищу спасения на дне стакана или в других людях. Я хочу сотворить Вселенную, в которой другие люди и… стаканы, а может быть, даже, и люди-стаканы смогли бы найти спасение для себя.

Посвящается моей маме Светлане, и всем тем, кто тоже привнес в мою жизнь хотя бы немного света.

В память о моем отчиме бабушке и дедушке.

С вечной улыбкой на лице и искренней любовью ко всем,

2312.

Ты обречен, если однажды

Корабль твой сядет на этой планете.

Настолько мир этот печальный и страшный,

Как злая судьба одному быть на свете.

Там будет война, боль, ненависть, голод,

Страданье в сердцах и потухшие взгляды,

Ко всему равнодушный безжалостный холод,

Навсегда позабытые добрые нравы.

Лишь дожди в дни отчаянья – с неба слезинки,

Ни взращенных под солнцем виноградников пышных,

Ни единой зеленой травинки с росинкой,

Ни бутонов роз красных, апельсинов и вишни.

Там не будет Меня, без объятий, без встречи;

Без улыбок восторга; без слов как люблю.

Некого будет держать за хрупкие плечи,

И до кровати нести убаюканную.

А картинки ты видел тех ужасных туземцев?

Что хочешь я сделаю, просьбам всем внемлю.

У мамы слез не осталось. Ты можешь поверить?

ПАПА, ПОЖАЛУЙСТА, не лети ты на ЗЕМЛЮ!

Часть первая

«Хроники 908-ого»

Глава первая

«Уакерос»

Я очнулась.

Ну, и дерьмо! Черт возьми…

К горлу подступает рвотный рефлекс, и я переворачиваюсь, чтобы сблевать содержимое желудка, тем самым тюкаясь носом в грязь. Дьявол меня раздери! Лежу на боку, поджав под себя ноги, а органы чувств, постепенно адаптировавшись, сообщают о происходящем вокруг меня. Во-первых, преобладающий запах навоза; во-вторых, душераздирающие вопли, доносящиеся издалека; а в-третьих, тусклое освещение. Дьявол, забери меня обратно! Я что, на ферме каннибалов? Опираясь на здравый смысл, если, конечно, он здесь уместен, могу только предполагать, что я до сих пор либо в аду, либо в каком-нибудь бесовском месте, где живьем освежевывают людей. Ну, а от чего еще можно так нестерпимо громко орать? Не решаюсь поднять глаза, дабы оглядеться, и, вперившись взглядом в тростинку, торчащую из земли, надеюсь в возможности угадать по ней, где я все-таки нахожусь. Идиотизм, правда? А, собственно говоря, откуда во мне это странное чувство? Такое ощущение, словно из меня вытрясли все приобретенные навыки здравомыслящего поведения в конъюнктуре бельмесости. Поспешу заявить, что это совершенно не под стать моему норову, и абсолютно неуместная и, скорей всего, даже, недопустимая модель моего поведения. Хотя, сейчас вместо того, чтобы возмутиться, я испытываю какое-то непонятное тревожное чувство перед ситуацией, в которой мне выпала доля пребывать. И, пораскинув мозгами, решаю, что пора бы мне взять себя в руки.

Меня стошнило еще раз, и этот факт воистину взбесил меня. Я оцениваю обстановку, и обстановка устроена следующим образом: я внутри постройки из гнилых досок, неподалеку от меня раскиданы клочки сена. Наверное, это сарай или конюшня, или кое-что еще в этом духе. Обстановка паршивая. Я предпринимаю удачную попытку встать и щурюсь от света лампы, которая оказывается прямо перед моим лицом. Какой разиня оставляет горящую лампу без присмотра в сарае с сеном? Если бы, конечно, от этого зависело, то я бы и не спрашивала такое у самой себя, а еще лучше, этот вопрос никогда бы не возникал в моей голове.

– Кхм…

К всеобщим воплям, доносящимся снаружи, прибавилось мужское кряхтение, на которое мое тело реагирует вздрагиванием. Из места, докуда не добрался свет лампы, тяжело переступая с ноги на ногу, вылез мощный силуэт человека. И как бы ни подобающе это звучало, он заправлял штаны.

– Леди, если вы желаете побаловать меня своими прелестями, то мы можем выбрать для вас более подходящую позу.

Наконец, я вижу небритую физиономию нахальника, но сейчас меня его запущенность волнует в меньшей степени. Его жуткая язвительная усмешка обнажает золотые зубы, а я почему-то оглядываю себя, и до меня доходит, на что это он так уставился: на мне брюки и рваная рубашка из которой видны мои обнаженные «прелести». Будь эта другая ситуация, дерзостник уже бы яростно бегал и издавал невнятные звуки с непонятной ни для кого просьбой пришить ему обратно язык. Только вот я внезапно вспоминаю еще кое о чем. Падаю на колени и судорожно роюсь в месте, где имела несчастье валяться с голой грудью.

Ничего нет!

Проклятье!

И я тоже совершенно пустая! Только руки все в блевотине. Видимо, похабник неправильно интерпретировал мои действия, потому что начал стягивать с себя недавно заправленные штаны с комментариями вроде таких как: «Да, детка, осталось только открыть ротик». Такого оскорбления я не позволяю себе посчитать простительным, и со всего размаху врезаю ему кулаком между ног. Стоял он рядом, поэтому дотянуться не представляло труда. Получи, извращенец! Потом я ловко вскакиваю и, прикрывая обнаженную часть тела, отбегаю в сторону, в надежде, что там есть спасительный выход. Любитель женских оральных ласк корчится от боли, а я натыкаюсь на ветхую дверь, которая, к моей удаче, полностью поддается сильному толчку и распахивается настежь. Я немедленно использую такую возможность, как покинуть сарай, и, не останавливаясь, подстегиваемая ругательствами этого горе-ухажера, и, внезапным, какого, в принципе, мать его, х**на, испугом, бегу только прямо, мимо деревенских построек. На улице ночное время, вся территория освещена факелами.

Становится ясным, какой характер имеют душераздирающие крики. Вижу перед собой толпы танцующих, бранящихся и, заливающих в свои глотки жидкость из стеклянных бутылок, людей. Это праздник, но какой-то убогий. Гости выглядят совершенно безобразно и на королевский бал приглашений им явно не получить. Я останавливаюсь в замешательстве перед этой картиной. Да это же обычный пьяный сброд, состоящий как из мужского, так и женского полов. Прямо посередине улицы очень хорошо устроился паршивый бродяга. Он сидел, развалившись на земле с небольшой бочкой в обнимку, и, угрожая ружьем, зазывал проходящих мимо людей вместе с ним жахнуть. Пожалуй, стоит отметить, что такой метод обзавестись компанией весьма неплох.

А вся эта ругань напоминает английский язык. Ну, все понятно! Английская колония! Хотя… постойте-ка!

– Parler vu france, mademoiselle?

Поворачиваю голову. Молодой человек в солдатской форме, и с вальяжной стойкой глаголет в мой адрес речь на французском.

– Вы кто, уважаемый? – удостаиваю я его обращением. А он показывает на свой нос и опять захлебывается какой-то чушью. Вскоре, меня осеняет, что он имеет в виду, и я провожу тыльной стороной ладони по своему носу. Замечаю на ней грязь и, подтянув рукав своей растерзанной рубашки, вытираю лицо. Француз смеется и любезно протягивает мне бутылку.

– Благодарю покорно, сударь, однако есть маломальский шанс, что я составлю вам компанию. Так что…

Я делаю книксен, стараясь вновь не заголить грудь, и не договариваю свою фразу, а начинаю путь в сторону возвышающегося на холме здания, у входа которого столпилась часть гуляк.

Очевидно, это таверна или трактир. Там-то я и поддамся в расспросы к хозяину этого милого питейного заведения. На всякий случай, оглядываюсь, сильней прижимая лоскуты рубахи к груди, и замечаю, как французский солдат провожает меня взглядом, а потом опрокидывает содержимое своей бутылки в свою пасть и резко, ко всем чертям, обрушивается на землю.