Отмерив себе для обиды час и отлежав его до последней минуты, Григорьев поднялся и вышел на крыльцо.
Санька и старик сидели напротив в распахнутой двери сарая и чистили грибы.
— Проснулись, Николай Иванович? — ровным голосом спросила Санька. — Наверно, есть хотите? Там обед в печке.
Ни на миг не прервав своей спорой работы, Санька продолжала скоблить толстый груздь, а закончив чистить, полюбовалась отчетливой архитектурной завершенностью гриба с равномерно поджатыми упругими краями и наклонно вздымающимися пластинками в современном стиле.
— Надо же, — удивленно сказала Санька. — Будто дворец в центре города.
Лицо Григорьева стала заливать медленная, необоримая краска. Он резко повернулся и скрылся в доме.
— Ох, девка… — качнул головой Косов. — Характер у тебя.
Санька отключенно застыла над новым грибом.
— Я не в няньки пришла, — возразила она прежним ровным голосом.
— М-да, — снова качнул головой Косов. — Крутой ты ему похлебки наваришь.
— Мне продолжение нужно. — Руки Саньки споро задвигались. — И жизни продолжение нужно. Мужчина должен очищать жизнь для своих детей. А он забыл, для чего возмутился, и все перепутал. Только я не позволю путать. Я хочу, чтобы мои дети жили в правильном мире.
Старик посмотрел на свое украшенное жилище и почему-то не ощутил радостного удовлетворения.
— Вечно вы, бабье племя… — пробормотал он, отодвигая ведро с грибами. — Что мне теперь — жизнь на старости лет ломать?
— Прошло — так разве вернешь? — тихо спросила Санька. — Чего ж без пользы цепляться и обижаться на всех? Совсем другое надо. На будущее надо воздействовать, чтоб не привыкли окончательно без души…
— На кой вы пришли-то? — закричал старик. — Ты чего никому спокойно помереть не дашь? Где я тебе сил для жизни возьму?
Отворилась дверь. Старик замолчал. На крыльцо вышел Григорьев. Он был одет и приготовился в путь.
— Сашенька, — позвал он. — Нам пора, Сашенька.
Еще не встав, Санька стала снимать фартук. Лицо ее выразило готовность к терпению и труду долгого пути.
— Да ты куда? — всполошился старик. — Рано еще в дорогу-то!
— Нет, — ответил Григорьев. — Давно пора.
Он спустился с крыльца под мелкий дождь. Старик, опрокинув грибы, шагнул ему навстречу. Они остановились посреди двора на пригнувшейся мокрой траве, помедлили и обнялись.
— И не поговорили… — бормотал старик, сжимая жилистыми руками узкое тело Григорьева. — И не подумали…
— Спасибо тебе, Иван Данилович, что терпел нас, — тихо сказал Григорьев.
— Да ну-ко, да полно… — бормотал старик, тыкаясь носом ему в плечо. — Не поговорили вот только…
Старик вышел за ворота и смотрел вслед. Санька, не соскоблив темного грибного налета с пальцев, шла за Григорьевым по узкой тропинке, неуверенно протоптанной через заросшую деревенскую улицу.
Перед избой бабки Григорьев остановился и смотрел, вслушиваясь.
— Нет, — мотнул он головой. — И это не дом.
И двинулся в сторону вспаханного поля, за которое уцепилась низкая сизая туча.
Они поднялись на взгорок. Санька оглянулась. Было тихо и пустынно во все стороны, раскрытая плоть земли дышала паром, и тяжелой черной птицей шагал по ней наклонившийся вперед Григорьев. Промокшая деревня скорчилась на склоне. Сквозь пелену дождя, как осколок в сердце, темнел косовский дом.
