Татьяна положила на столик зажим и подошла к подкравшимся:

– Ну, кто такие?

– Извините нас, пожалуйста, мы родственники. Пришли узнать, как он. Может быть, чего надо, – блеющим голосом перепуганного свалившимся несчастьем ответил один.

Татьяна оживилась:

– Родственники. А кто по профессии?

– Мы учителя, – ответила женщина.

– А-а-а-а… – разочарованно протянула Татьяна и строго продолжила: – Да, надо. Много чего надо. Записывайте. На память не надейтесь.

Медсестра сменила голос на занудный, подождала, пока родственник-мужчина достанет лист, ручку, пристроится записывать, и монотонно принялась диктовать:

– Первое: бинтов стерильных самых широких – десять. Второе: ваты стерильной – упаковок десять. Третье: йод – один литр. Четвертое: перчатки хирургические – десять.

– Доктор, «хирургические» пишутся через «и» или «е»? – спросил пишущий.

– Если жадничать будете, учитель, или умничать, то и операция, и выздоровление будет и через «х», и через «е», и даже через «ё». Пиши, не на школьных экзаменах.

Она опять сменила голос на занудный и продолжила диктовку:

– Пятое: нитки, херурги… – Сестра запнулась, подумала и продолжила: – Хирургические – десять катушек. Вместо одной можете принести красные мулине. Шестое: скальпели. – Сестра оценивающе взглянула на родственника, вздохнула и произнесла: – Пять. Седьмое: простыни – три. Восьмое: подушка – одна. Девятое: наволочки – три. Десятое: мыло – десять. И не жадничайте, купите импортного, подороже. Одиннадцатое: спирт – три литра.

Вся эта сцена сопровождалась фразами врача, произносимыми профессионально убедительно, тревожно и настораживающе:

– Как все запущено!

– Тампон!

– Да-а-а-а!..

– Скальпель!

– Ой-ёй-ёй-й!..

– Зажим!

– Боже мой!..

– Ножницы!

– Что делать?

– Пилу!

– Кто же это его так?

– Молоток.

И снова:

– Как все запущено!..

– Тампон!

– Да-а-а-а!..

– Скальпель!

– Ой-ёй-ёй-й!..

– Зажим!

– Боже мой!..

– Ножницы!

– Что делать?

– Пилу!

– Кто же это его так?

– Молоток!

При каждом слове врача родственники вздрагивали и впадали в полуобморочное состояние, из которого их выводило перечисление медсестры.

– Теперь лекарства. – Медсестра сделала глубокий вдох и начала на манер бурсовца, читающего «Отче наш», длинное перечисление, окончив которое, спросила: – Вопросы есть?

– Доктор, – обратился к ней писавший, – а вместо спирта водку можно?

– Можно, – ответила Татьяна на традиционный вопрос, – но шесть бутылок.

– А если коньяк, то четыре, – дообъяснил милиционер, внимательно слушавший речь медсестры.

– Где же мы все это достанем? – поинтересовалась родственница.

– Можете оплатить деньгами, а я все достану сама.

– Сколько?

– Восемь тысяч. Но постельные принадлежности принесете сами.

Родственница печально вздохнула и полезла в сумку.

Момент окончания передачи денег совпал с окончанием операции.

Хирург выбросил в мусорную корзину перчатки, снял маску, которая оказалась не обычной марлевой повязкой, какую все знают, а такой, как у бандитов или спецназовцев, с круглыми дырками для глаз, только белой. И вытер пот.

– Доктор, как он? – запричитали сквозь слезы родственники.

– Жить будет! – театрально произнес врач.

Лыкин, тихо сидевший все это время и молча удивлявшийся спектаклю, последний раз удивился:

– Ну, блин! Люди в белых халатах с большой дороги. Скромные труженики бинта и скальпеля! Мне бы так, да еще на бюджете.

– Гражданин, ваши документы! – заткнул ему рот блюститель.

– Докумéнты, докýменты, пóртфель, лóжить. Пошел вон, говнюк сраный! – чувствуя моральное превосходство, заорал на него Лыкин и треснул стража законности по голове оказавшимся под рукой костылем.

Звонкий звук колокола с минуту после удара резонировал в воздухе операционной, постепенно затихая. Присутствующие замолкли, внимательно взирая то на милиционера, издавшего звук, то на Лыкина, извлекшего его же.

– Пора бы и перекусить, – попытался разрядить атмосферу врач, встряхнув бутыль с остатками спирта, но повторный звук вновь сгустил ситуацию.

– Это не я, – оправдываясь, проблеял Лыкин.

– Вижу, что не ты, – шепотом ответил хирург.

– И мы видим, – подтвердили остальные.

– А кто же? – испуганно спросил Лыкин.

– Это во мне, – трясущимися губами проблеял тезка императора. – Доктор, помогите!

– Бог поможет, – ехидно ответил за врача Лыкин, намекая на кару небесную, посланную проходимцу в форме через него. – За все злодеяния ответ будешь держать.

В подтверждение сказанному колокол внутри милиционера бухнул в третий раз.

– Пощади, Господи! – взмолился страж законности. – Боле не буду мздоимствовать. Мнить себя главным и вседозволенности допускать, – перейдя на псевдославянский, продолжал он речитативить, подражая не то дьякону, не то еще кому-то из церковных чинов.

– Врёшь, будешь! Как отляжет, так снова и будешь! – ответил за Бога Лыкин.

– Не буду, честное слово! – Блюститель начал креститься.

Но Лыкин был неумолим.

– Брешешь! Возомнил себя наместником Божьим на земле и творишь, прикрываясь мундиром и законом, пакости! Думаешь, что ты самый умный и никто твоих преступлений не видит! – И, впав в раж обличителя, Лыкин перешел на стихотворение Лермонтова, усвоенное со времен школьной учебы: ― «Но есть и Божий суд, наперсники разврата».

Лыкин витийствовал еще минут пять, а в завершение монолога произнес ставшую впоследствии классической фразу:

– Думаешь, ты самый умный? Нет, ты баран в погонах с лычками до ушей! – и, подтверждая сказанное, постучал себя костяшками пальцев по голове.

Раздался знакомый звук…

– Гы! Сам ты козел! – повеселел милиционер и перестал креститься.

Осторожно, исключительно в научных целях, стукнул себя по груди хирург.

Бум-м-м… раскатисто загремел третий колокол.

– Теперь можно и «Вечерний звон» сбацать, – вспомнив кинофильм «Калина красная», произнес начавший трезветь начитанный понятой.

Остальные протрезвели с первыми звуками колокола.

Врач, собравшись с мыслями, откашлялся и громко строгим голосом учителя начальных классов спросил:

– Это кто тут хулиганит?! – И, не дожидаясь ответа, повторил еще суровее: – Я второй раз спрашиваю, это кто тут хулиганит?!

На секунду в операционной воцарилась тишина, которая была прервана спокойным, уверенным женским голосом:

– Это я хулиганю.

Звенящие и остальные повернули головы и обнаружили, что скромная, сгорбленная учительница превратилась в стройную даму, а черно-грязно-серая «верхняя одежда» – в длинный атласный плащ с алой подкладкой, какой бывает у фокусников-иллюзионистов или у вампиров из американских фильмов.

Дама откинула капюшон, и присутствующие увидели у нее на голове переливающуюся бриллиантами корону.

– Это я. – Дама сделала паузу и продолжила: – Только не хулиганю, а учу вас. Я уже говорила, что учительствую, однако это не вызвало у вас должного уважения. Поэтому уроки начинаются. Будем, граждане, учиться.

Дама улыбнулась узкими губами, покрашенными в тон с подкладкой плаща, и все увидели в ее подведенных фиолетовой тушью глазах глубины, доселе не виданные и жуткие.

– Кстати, это мой… э… родственник. – Дама показала маленькой тросточкой с золотым набалдашником на небритого мужичка преотвратной внешности, одетого в шикарный фрак с белой розой в петлице и семью орденами, из которых четыре было «За дружбу разных народов» и три «Синего трудового знамени», закрепленных так, что «Знамена» были по краям и в центре. – Он, если вам это интересно, тоже учительствует, однако часто ошибается и поэтому пока ассистент.

Родственник вежливо поклонился, при этом с него свалился цилиндр, а головой он ударился в столик, на котором лежали операционные инструменты, ударился настолько неудачно, что скальпель воткнулся ему в лоб да так и остался торчать.