– В куда вступаем? – не понял Лыкин.

– В Европу, ― продвинулся на передний план другой понятой, стоявший до этого подальше и молча. – Ты, мужик, не суетись. Сейчас тебе доктор пятьдесят граммов ректификату даст, и ты быстренько придешь в себя.

Доктор действительно плеснул в протянутый граненый стакан спирту и передал Лыкину. Тот, повинуясь условному рефлексу, выдохнул в сторону, заглотнул содержимое и еще раз выдохнул.

– Вступали в Европу, а вступили в говно, – подытожил он. – Знакомая история. У нас всегда так. А ректификат у вас хороший.

Народ дружно закивал.

– То, что от социализма осталось, просвистели демократы первой волны, которые нас от социализма, как детей малых от сиськи, оторвали, а то, что в долг назанимали во всемирных и прочих банках, разворовали демократы, пришедшие им на смену, – подытожил доктор, с горя хлебанувший спирт прямо из бутыли.

Приняли и милиционер с понятыми.

– Теперь, конечно, пива много стало, – вернулся к началу разговора милиционер, – однако мы его на Родину менять не договаривались.

– Не договаривались, – подтвердили все, включая Лыкина.

– Так что, гражданин, раку у вас нет, самогонки тоже, поэтому можете быть свободны, ― подытожил милиционер.

– Благодарю за внимание, – ни к селу ни к городу ответил Лыкин.

Понятые разочарованно опустили стаканы и головы. Уважение к блюстителю порядка начало падать. Он чутким профессиональным ухом почувствовал это и перехватил инициативу:

– Однако проверить вас мы все же должны. Предъявите ваши документы.

Лыкин опешил:

– Какие документы, я голый?! У меня одна простыня и больше ничего нету.

Понятые оживились.

– А я, Палыч, видел по телевизору, показывали террориста. На нем, как и на этом, тоже простыня была, а под ней гранатомет РПГ и «калаш» с тремя рожками, – доложил начитанный.

– Разберемся. – Милиционер опять был в центре внимания и уважения. – Попрошу ваши документы, гражданин. – Голос блюстителя стал железен, вежлив и нарочито четок.

– Вы чего, мужики, – не понимал ситуации Лыкин, – мы же только что пили вместе!

– А ты мне не тыкай, – продолжал Палыч, – я с тобой гусей не пас.

– Товарищ старшина, что же это такое? – воззвал к здравому смыслу Лыкин.

Но блюститель уже нажал кнопку в своем мозгу, и оттуда, как с магнитофонной ленты, полилось:

– Гусь свинье не товарищ. Паршивая овца все стадо портит. Таких, как ты, надо выметать железной метлой. Выжигать каленым железом. Расстреливать без права переписки. Пока мы тут с такими миндальничаем. Тамбовский волк тебе товарищ.

– А может, у него и рак, – в задумчивости сам с собой дискутировал врач.

– Признавайся, сволочь! – заорал на Лыкина впавший в истерику милиционер и, не дав тому раскрыть рта, треснул дубинкой по голове. Лыкин опять потерял сознание.

Милиционер, не в силах остановиться, колотил ногами основание операционного стола, бил дубинкой сам стол. Понятые начали его успокаивать, он зарыдал, обнял одного из них и, повсхлипывав, затих.

Опять наступила пауза.

В операционную вбежала запыхавшаяся медсестра с двумя авоськами.

– Виктор Леонидович, – захлебываясь от спешки, начала тараторить она, – я не опоздала? Простите христа ради. Пока мужа накормишь, младшего в детсад отведешь, старшую в школу выпроводишь, а тут еще транспорт сами знаете как ходит. А я вам молочка купила со стрюделем, с маком, как вы любите.

Речь ее оборвалась столь же внезапно, как и началась.

– Опоздала, – выдержав минутную паузу, ответил хирург, покрутив перед собой и спрятав уже ненужный скальпель в карман. – Опоздала.

– А… – медсестра хотела что-то сказать, но замолчала.

– Ну? – спросил врач.

– А мне тут рецептик классный рассказали. Растирается клюква с сахаром, двести граммов клюквы и пятьдесят сахара, и вливается в поллитру спирта, настоянного на мяте с лимоном. Вкус обалденный, и запаха никакого.

– Ну и что?

– А я и клюкву купила.

– О-о-о! – застонал пришедший в себя Лыкин.

Медсестра удивленно посмотрела на Лыкина и сказала:

– А я думала, его в морг.

– Татьяна, ты не в анекдоте. Видишь, представитель власти и понятые.

Те опять приосанились. Старшина изобразил галантного кавалера, поцеловал медсестре руку и представился:

– Николай Павлович.

– Ну, вы как император.

– Какой император?

– Российский. Его еще в школьных учебниках называли Николай Палкин.

Понятые довольно заржали за спиной у старшины и начали при помощи движений рук изображать его сексуальные потенции, возможности и особенно размеры. Старшина, польщенный сравнением с императором, не расслышал вторую фразу, заулыбался и спросил:

– А как вас зовут?

– Татьяна. – Не понятно для чего, она сделала книксен и покраснела.

– О-о-о! – простонал Лыкин.

Но он был уже не интересен блюстителю, и тот, продемонстрировав выдающиеся способности стратега по части женского обольщения, приказал понятым помочь доктору увезти больного в палату.

Те перетащили Лыкина на каталку и повезли. При этом врач шел сбоку, бережно неся бутыль с остатками спирта.

Лыкин снова потерял сознание, а старшина остался наедине с соблазнительной медсестрой.

Как только дверь в операционную закрылась, Николай Павлович одной рукой обнял помощницу эскулапа за шею и прильнул к ее губам своими. Другой рукой он обхватил гораздо ниже, поднял не очень легкое тело и положил на освободившееся от Лыкина место.

– Не надо, Коля, – прошептала медсестра, сексуально дыша.

Получив благословение, тезка императора начал стаскивать с нее трусы.

– Коля, а ты можешь пройти техосмотр? – осведомилась практичная женщина. – А то мой придурок никак не доведет старый «жигуль» до кондиции.

– Могу, Танечка, могу.

– Завтра же, – конкретизировала прагматичная коллега матери Терезы.

Наступила минутная сексуальная пауза.

– Хорошо, – то ли согласился, то ли констатировал после нее свое состояние милиционер.

Собрав обмундирование, застегнув пуговицы и поправив фуражку, которую во время всего процесса не снимал, Николай Павлович подошел к телефону, набрал номер и, когда ответили, строго приказал:

– Сержанта Скорикова, немедленно.

Тот ответил.

– Здорово, Васильич! Это Николай. Петь, ты завтра дежуришь? С утра! Слушай сюда. Просьба имеется. К тебе завтра подойдет от меня хороший человек. – Страж порядка подозвал Татьяну и, зажав рукой трубку да еще зачем-то шепотом, спросил, как мужа звать. Потом снова продолжил разговор с Петром: – Его Виктором звать. Фамилия Гвоздев. Ты ему помоги. А то у него «копейка» не первой свежести.

Петр что-то ответил.

– Не, Петь, я же сказал, подойдет, а не подъедет. – Старшина, довольный своим юмором, продолжал: – Ну вот и ладненько. Как ты после вчерашнего?

И у меня трещит. Петя, за мной не заржавеет.

Гы-ы!

Натурой. Ну, бывай. Пока.

Николай повесил трубку и, поцеловав Татьяну, сказал ей:

– Всё слышала. Петр Васильевич Скориков. Мой двоюродный брательник. Завтра твой должен быть у него в девять ровно. Со всеми документами. И пешком, а то на вашем драндулете, не дай бог, снимут там номера, после не расхлебаемся.

– Спасибо, Коленька, – Татьяна поцеловала благодетеля.

– Спасибом не отделаешься.

Татьяна покраснела.

– А Петьке дашь?

Татьяна глубоко вздохнула и сделала вид, что обиделась.

– Ты чего, Тань, я же пошутил, – понял глупость сказанного блюститель. – Прости.

– Больше так не шути. – Татьяна начала играть роль обиженной пятнадцатилетней школьницы из повести о первой любви неизвестного автора.

– Ну, мне пора, – заторопился старшина. – А со своего за техосмотр сдери пять сотен.

Он хотел на прощание еще раз обнять Татьяну, залезть к ней под кофту, стиснуть грудь так, чтобы медсестра завизжала, не больно его стукнула в ответ и сказала «дурак». Но в это время дверь в операционную с шумом распахнулась и в нее ввалились врач с еще более пустой бутылью, понятые-грузчики и Лыкин.