– Дальше? Дальше перегонялось на маленьком огне и только при температуре 66,6 градуса по Цельсию, что намекает на порочность первичного происхождения продукта, но одновременно предотвращает появление длинноцепочечных спиртов, повторюсь, в народе называемых сивухой. Горит это все адским синим пламенем.

– Ой, горит! Сильно горит!

– Вторичный продукт подлежит очистке молоком с добавкой небольшого количества засахаренной черноплодной рябины, меда, солодки. Потом все фильтруется. И вот в эту слезу младенца напоследок должно добавляться мелко измельченное крошево коры лимона, скорлупы кедрового и грецкого ореха зверобоя, чабреца и хрена.

Через месяц содержимое еще раз подлежит фильтрованию. После разливается по бутылкам. В каждую бросается маленький перчик Чили. И вот результат. Не побоюсь этого слова, блестящий!

Григорий Степаныч поклонился гостям, поднял стопку, глянул в сторону автора напитка и произнес:

– За Виктора!

Чокнулись. Выпили. Расцеловались. Начали закусывать.

Солнышко приветливо освещало застолье. Низко промелькнул дятел, застучал перекатистой дробью на столбе. По прополотым грядкам прохаживалась, трясла, как и положено, хвостом трясогузка. Но гости этого не замечали. Уж больно вкусна была еда на столе и дружна компания. Говорили обо всем и сразу. Случайный человек не сообразил бы, как это так можно спрашивать, например, о том, сколько в городе стоит бензин, мясо и помидоры, а отвечать на это, что менты не дают торговать деревенским с колес, заставляют покупать лицензии, а на фига они нужны, если ездят один или два раза, зато продают не какую-то генную модификацию, а свое, натуральное, да еще процентов на тридцать, а то и в два раза дешевле, чем в магазинах, или о том, что в мединституте половина, если не больше, тупых детишек местного начальства, а само начальство не дает работать и ворует.

Скрипнула калитка. Сидевшие повернули головы и увидели ту самую Матренихину дочку Галку. Она направлялась к дому, должно быть, к сестре Григория. Вдруг увидела компанию, ойкнула, сказала, что зайдет потом, завтра, не будет мешать, развернулась, и мужики увидели под плотно облегающей шелковистой тканью юбки покачивающиеся при каждом движении бедра. Сестра окликнула её, поспешила догнать. К ней присоединился брат. Остальные мужики вздохнули, ощутили навернувшуюся слюну, сглотнули и снова ощутили. Королевна!

Стригуновы остановили нежданную гостью, недолго уговаривали, и вскоре за столом было уже шестеро. Шестой, поставив сковороду с жаренными из щуки котлетами, наконец уселась сестра профессора.

Виктор разлил виски женщинам. Объяснил, что напиток слабый по градусу, а значит, как раз для девушек. А мужчинам наполнил стопари своей, только что прославленной медовой с перцем.

Пояснил, что в ней не меньше пятидесяти пяти. Но это на вкус. Сколько на самом деле, он не знает, потому что не измерял.

– Сейчас уточним, – поддержал разговор Георгий Степанович, принес из машины спиртомер и погрузил в свой стакан.

Приборчик задергался, как поплавок на озерце, но постепенно успокоился.

– Наука начинается с точных измерений. Так говорил Ломоносов! – процитировал явно не впервые за жизнь профессор. Нагнулся, внимательно поглядел на деления и торжественно произнес: – Пятьдесят девять! Это серьезный продукт!

Галка уважительно поглядела на ученого гостя. Моргнула длинными, красиво подведенными ресницами, подняла стаканчик, томно произнесла: «За науку!» – и, слегка оттопырив пухленький перламутровый мизинчик, выпила.

То же сделали остальные.

Снова скрипнула калитка. Появился муж Татьяны. Капитан. Участковый. Под мышкой у него была дыня килограммов на семь, в руке пластиковая сумка весом еще более. Ручки у нее вытянулись и, того гляди, должны были оторваться, но почему-то держались.

Из сумки выглядывали красные морды раков размером со свиное рыло и клешни с капитанскую руку. А рука у профессорского зятя была с две обычные, да и сам он ростом в два метра и весом за сто наводил ужас на местных нарушителей, и таковые если где и нарушали правопорядок, то не на его участке и не в его селе.

– Мы бандитов ловим, в засадах сидим, а они вот они! Пьянствуют! Прямо под носом, – начал он сурово, потом разулыбался, медвежьей походкой подошел, обнял шурина так, что того не видно стало, потом поздоровался за руку с гостями. Крепкие от природы мужики почувствовали себя от этого рукопожатия не руководителями большого процветающего хозяйства, а мелкими, слабосильными детьми. Одновременно наполнила их такая же детская гордость за дружбу с этим человеком. А капитан поцеловал жену, погрозил пальцем гостье, сказал «ох, Галина, все хорошеешь» и уселся рядом с Татьяной.

Такому серьезному мужчине, да вдобавок участковому, капитану, мужу сестры профессора и вроде как, если отбросить юридические тонкости, хозяину дома Виктор налил не в стопку, как всем, а в граненый стакан, сказав, что атлету неприлично мельтешиться с мелкой тарой.

Выпили за хозяйку и хозяина. Голова у профессора с непривычки и от крепости напитков уже ходила ходуном, но отставать от других он посчитал неприличным и продолжал держаться на равных. Галка, оказавшись на скамейке рядом, стала ухаживать за профессором, подкладывать кусочки повкусней, помясистей. Приговаривала, что надо закусывать, а то с непривычки можно и захмелеть. Григорий с благодарностью кивал. По наущению Галины незаметно пропустил два тоста, хорошо закусывал и постепенно стал слегка трезветь.

Солнце темнело, уходило за реку в далекий лес. Оживлялись мотыльки, ласточки, прочая ночная живность. В саду прошуршал ёж, на задах двора захлопал крыльями старый петух, не ко времени прогорланил и поковылял на насест. За ним, ворча, поплелись недовольные куры.

Опять заскрипела калитка, и появились три жены – сестры. Были они в легких халатиках и шлепанцах. У каждой через плечо длинное махровое полотенце, а в руках цветастые полиэтиленовые пакеты. Они поздоровались, сказали Григорию «с приездом» и одинаковыми голосами заговорили:

– Пошли купаться на пруд! Погода чудная! Вода теплая! Хватит водку хлебать!

Увидели пиво, раков и также дружно и одновременно продолжили:

– Пиво и раков с собой берите. Там продолжим.

За столом предложение встретили восторженно, скоро сгребли со стола большую часть снеди. Не забыли про бутылки.

– Продолжение банкета на воде! – сообщил Валерка.

По дороге запели свою, когда-то придуманную, исполняемую только в кругу близких:

Слышал я очень давно, очень давно, очень давно,

Что виновато во всем вино, во всем вино, во всем вино.

Но

Если, конечно, не натощак, не натощак, не натощак

Выпить стаканчик-другой вина,

То это ништяк, это ништяк, это ништяк!

Впереди шли сестры, за ними друзья, потом Татьяна со своим мужем и, слегка приотстав, профессор. Голова кружилась. Слегка мутило. Но Георгий Степанович, повинуясь древнему инстинкту, плелся за остальными. Купаться ему не хотелось. Ему хотелось прилечь под каким-нибудь деревом или кустом прямо на траву и заснуть. Заснуть и чтобы никто его не трогал, не мешал. Вдруг внутри вздрогнуло, желудок или что-то еще сжалось. Во рту появилась горечь, но дальше ничего не произошло. Только стало муторно и плохо. Григорий сошел с тропинки, отошел подальше за дерево. Нагнулся. Но не получалось.

– Миленький, вы два пальца в рот. И получится. Сразу легче станет, – подсказал женский голос тихо, почти шепотом.

Григорий не сообразил, кто это. Ему показалось, что голос был матери. С небес. Он сделал, как советовали. Внутри содрогнулось и выплеснулось на траву, под ноги. Полегчало. Немного посветлело. Голова кружилась. Шатало. Профессор еле успел снова согнуться, чтобы во второй раз не попасть на новые бежевые итальянские полуботинки. Ух. Стало совсем хорошо. Почти как в раю.

– Возьмите, выпейте водички. – Нет, голос был не матери.

Галка протянула бутылку. Григорий соображал плохо. Выпил несколько глотков. Прополоскал рот. Сказал «спасибо». Галка участливо приобняла его, сказала «пошли отсюда», и они поплелись в глубь леса. Грише снова показалось, что его, маленького, ведет мать. Помогает ему, внезапно захворавшему. Укладывает в кровать, обнимает. Профессору стало тепло, уютно, и он уснул.