– Эти два года были очень длинными…

Хедин так же много рассказывал родичам и гостям о Киеве, о походе на Дунай, о соглашении Ингвара с греками. Хоть все происходило за тридевять земель от Мерямаа, эти вести были так важны, что порой гости, увлекшись спорами, забывали, что собрались не на тинг, а на свадьбу. Каждая часть соглашения Ингвара с Романом могла отразиться на здешних делах. Особенно то, что по новому договору ни русы, ни варяги, ни славяне и прочие подданные киевского князя не смогут без его разрешения наниматься на службу к цесарю. Это было очень важно. Пусть Ингвар не вправе удерживать варягов на службе у себя сверх оговоренного срока, но если он не даст им грамоты к Роману, куда же им еще деваться? А значит, он легко обеспечит себя войском для похода на северо-восток.

Поколебавшись, Хедин все же рассказал отцу, Вигниру и Эйрику о разговоре с Эскилем. Он так и не смог решить, как правильно было поступить, но хорошо знал, что ввязываться в мятеж против киевского князя у него охоты не было.

– Чего они хотели от тебя? – спросил Арнор.

– Я думаю, участия, а может, и того, чтобы я все это возглавил. Сами они – Эскиль, Хамаль, Гримар – давали Ингвару клятву верности на оружии. Их жизнь и удача – в руках Одина, они не могут так явно все это ставить под удар. А я был заложником, я ему клятв верности не давал и оружия у него не принимал. И я достаточно хорошего рода, чтобы люди за мной пошли.

– Ингвар сам был заложником, но сверг Олега-младшего, – понимающе кивнул Эйрик. – Если бы другой знатный заложник сделал то же самое с ним, Одину бы это понравилось.

– Но варяги не собирались делать меня новым конунгом. Я для них был бы только орудием. А как стал бы не нужен, то и… – Хедин показал, как будто ломает что-то невидимое.

– И кого они хотели сделать конунгом?

– Я думаю, что Мистину Свенельдича.

– Матерь Могильная! – Арнор хлопнул себя по колену. – Я ведь неплохо знал Свенельда. Да мы все его знали. До Эйрика, пока люди Олава сами собирали здесь дань, несколько зим их возглавлял Свенельд, и мы с ним ходили на сарацин.

– И обратно, – ухмыльнулся Вигнир.

– Он стал воспитателем Ингвара, он увез его в Киев, он сделал его князем – и его сын должен был его свергнуть!

– Локи и Один вдвоем это придумали за пивом!

– Неужели сынок на это способен?

– Не знаю, – честно сознался Хедин. – Он человек очень умный, но не слишком открытый, что у него в мыслях – знает только он сам. Но в Киеве и в войске его очень уважают. После первого похода на греков уважают, пожалуй, больше, чем Ингвара. Удачи у него оказалось больше, с этим трудно спорить.

– А это правда… насчет Ингваровой княгини? – спросил Вигнир. – Болтают, будто бы она его тоже уважает…

– О таких делах на торгу не оповещают. Но Ингвар оставлял его с ней в Киеве, когда сам уходил. Он ему верит. Они ведь побратимы. Но я у него в близких друзьях не был. Если издали смотреть, между ними тремя все гладко.

– А было бы недурно, если бы Ингвару пришлось заботиться о том, чтобы удержаться в Кёнугарде.

– Но неужели Свенельд позволил бы, чтобы его собственный сын сделал с Ингваром то же, что он сделал ради Ингвара с Олегом-младшим! – Арнор не мог в это поверить. – Он человек отважный, но честный. За меч хватается без колебаний, однако нож в спину не воткнет.

– Об этом всем, – Эйрик похлопал Арнора по плечу, – лучше нам спросить у твоей жены. Мы можем только строить пустые догадки, а ей норны подсказывают.

Логи-Хакон приехал с Эйриком в Силверволл, имея в виду не возвращаться больше вместе с ним на озеро Неро, а отправиться отсюда по Мерянской реке на северо-запад, в Хольмгард. Ему не следовало медлить: Эйрик не хотел дать Сванхейд повод заподозрить, что он, получив назад своих племянников, не торопится вернуть ей сына. К тому же было видно: с каждым проведенным в Силверволле днем мысль о разлуке с Хельгой причиняет Логи все более сильные муки. Но тут никто – ни могущественный Эйрик, ни отважный Арнор, ни мудрая Снефрид – не могли ему помочь.

Пример Хедина и Эльвёр, резким ударом разрубивших путы, смущал и тревожил Логи-Хакона. Если удалось им, почему не удастся ему? К тому же Арнор и Хедин обратились к нему с важной просьбой: передать Хакону ярлу вено за Эльвёр, дары за обиду и просьбу о примирении. Этого требовала честь как родной семьи Эльвёр, так и новой, и Хедин был почти уверен, что теперь, когда уже ничего не изменить, Хакон ярл не будет упрямиться. Он примет мешочек серебряных шелягов, три сорочка куниц, шелковые ткани сарацинской работы и признает своего зятя.

Логи не отказывался устроить это примирение, но для него самого такой ход событий представлял величайший соблазн.

– Эйрик, но если у вас остается моя племянница, неужели я не могу получить твою племянницу? – в отчаянии начал он в последний вечер перед своим отъездом.

– Если ты дашь клятву не сражаться против меня, я разрешу эту свадьбу.

– Но тогда мой брат Ингвар сочтет меня предателем, – с досадой ответил Логи.

– А я сочту предателем моего племянника Хедина, если он откажется биться с Ингваром. Сам видишь – для тебя такой брак сейчас стал бы смертельной ловушкой. Но крепись. В двадцать лет жизнь не кончается. Когда-то я тоже хотел взять в жены женщину несравненных достоинств, но она предпочла оставить меня. Это было без малого тридцать лет назад, и, как видишь, я не исчах, не умер от тоски. Не прошло и двух лет, как я нашел Арнэйд и с тех пор не желаю себе другой судьбы.

– Ты, Эйрик, человек совсем иного склада, – заметила Снефрид. – Твое сердце никогда не было особенно мягким.

– Да, это мне повезло. Норны у всех одной рукой отнимают, другой дают. Я к тому говорю, что если слишком обижаться на них, воображать свою жизнь оконченной от первой неудачи, пусть даже сердечной, то можно не дождаться нового подарка. Боги нытья не любят.

Логи молча внимал этой мудрости, и она нисколько его не утешала. Эйрику боги послали прекрасную жену взамен покинувшей его возлюбленной, но Логи не мог вообразить женщину, способную утешить его в потере Хельги. И не в женщинах было дело, а в его собственном сердце, которое еще очень не скоро сумеет пережить одну любовь, проститься с ней и принять новую. Эйрик был из тех, чей взор поверх любого препятствия или беды устремляется вперед, в будущее; Логи же был из тех, кому препятствие заслоняет этот свет и оставляет во тьме.

– Не знаю, увидимся ли мы с тобой еще, – шепнула Хельга, подсев к нему. – Я хочу кое-что тебе подарить. Это мой лучший «ведьмин камень», я хочу, чтобы он был у тебя.

Она вложила ему в руку камень на ремешке – ярко-голубой, с черными прожилками, тот, что Хедин две зимы назад привез из Булгара.

– «Фирузэ» означает «приносящий счастье», мне тетя Назика сказала. Он будет защищать тебя от любых несчастий, облегчать печаль, привлекать удачу.

– Но это самый дорогой из твоих камней! Я не могу его забрать.

– Твоя мать подарила мне «слезу Фрейи». – Хельга показала на кусочек янтаря. – Я должна чем-то отдариться, а фирузэ будет самым лучшим. Возьми на память обо мне, и пусть мои добрые пожелания навсегда пребудут с тобой.

Логи не мог противиться искушению иметь такую ценную память о Хельге. Сжав камень в кулаке, он поцеловал ее, а потом надел его на шею.

– Если он и правда исполняет желания, то… ты знаешь, в чем мое самое сильное желание, и тогда… мы расстаемся не навсегда. Но как бы то ни было, я не сниму его до самой смерти, он пойдет со мной в могилу.

Сама Фрейя подсказала Хельге способ утешить Логи перед разлукой: ведь когда уносишь с собой нечто, принадлежащее дорогому человеку, эта вещь кажется частью его, остающейся с тобой, и облегчает боль. А так как часть всегда стремится к возвращению в целое, то и вещь делается верным залогом новой встречи. Отчаяние сменяется надеждой, путь впереди светлеет. Этот свет придает сил и терпения, и даже если окажется, что надежда была ложной, к тому времени боль уже остынет и сердце наберется сил, чтобы управиться с потерей.