– Не извольте гневаться. Ушли шаманы. Одна Лхамá только и осталась на острове, да и то ее давно не встречали.

– Веди ее. – Мужчина не спеша прошел к предложенному ему месту и сел. Хозяйка с хозяином переглянулись. Посетители тихо переговаривались, следя за происходящим.

– Как будет угодно, милостивый государь. Мы сейчас же пошлем разыскать ее. А покуда ожидаете, что могу предложить Вам?

– Я ожидаю уже слишком долго! И я не вижу, чтобы кто-нибудь сдвинулся с места, чтобы идти за шаманкой.

– Уже сынишка мой бежит за ней. Сию же минуту пошлю его. Вам покуда что предложить?

Она склонилась перед ним, ожидая ответа.

– Золото и свежее мясо.

– Золото… Конечно… Оно будет у Вас, милостивый государь. А про мясо – так какое изволите? Как приготовить, как подать?

– Человеческое, – небрежно бросил ей в ответ гость, продолжая осматривать присутствующих каким-то леденящим взглядом, и, чувствуя этот взгляд на себе, посетители опускали глаза, словно пытаясь спрятаться от него в своих тарелках и кружках. – Так неси, – подытожил он, вернувшись взглядом к женщине.

Хозяйка, натянуто улыбнувшись, склонилась еще ниже.

– И поторопите шамана. Я до сих пор не слышу приветственных звуков бубна.

Пятясь, женщина кое-как добралась до двери, из-за которой появилась несколько минут назад.

– Гришка! – громко окликнула она через слегка приоткрытую дверь, все еще не решаясь повернуться к гостю спиной. – Гришка, беги к Оюне. Она наверняка знает, где ее бабка-шаманка прячется. Пусть бежит к ней. Хозяин Вод пожаловал, торопи ее.

Услышав это, ее супруг открыл было рот, дабы пресечь эти языческие предрассудки, но сдержался.

Из-за двери появился мальчишка лет семи, поспешно натягивавший на себя шубу. Кое-как нахлобучив на голову шапку, он вылетел на улицу, в буран, и побежал, проваливаясь в снег. Хозяйка же поспешила на кухню, намереваясь выдать пару кусков конины за человеческое мясо и подать их гостю.

Спустя несколько минут мальчик влетел в юрту Оюны, знатно испугав ее.

– Гришка! Вот напугал, негодный! – вскричала миловидная девочка-подросток лет двенадцати. Она сидела на корточках у очага и мешала что-то в тогооне7 деревянной ложкой с длинной ручкой.

– Оюна, бабка твоя где? Мать говорит, беги к Оюне, пусть бабку разыщет, да в кабак ведет. Хозяин Вод пожаловал, шамана требует.

– Что за вздор? Что за Хозяин Вод такой? Не сам ли Лусуд-хан пожаловал? – Девочка рассмеялась.

– Вот смеешься, а он человеческое мясо, говорит, несите. И золото! И шамана, говорит, ведите, не слышу, говорит, приветственных звуков бубна. Злющий такой! Сам белый, как снег, а глаза синими огнями горят.

– Ох и выдумщик ты! Смотри, коли подшучиваешь надо мной, поколочу, так и знай.

– Некогда говорить, беги за бабкой, коли знаешь, где она.

– У горы Шаманки искать ее следует, коли на острове она еще. Неблизкая дорога, нехорошая. Да в такой буран.

– На Шаманку нельзя тебе. Детей рожать не сможешь.

– А вот ты и пойди туда, – подмигнула Оюна. – Не даром что такой шустрый!

– Мне тоже нельзя, мал я еще.

– Мал, а хитрый какой! Обратно беги. Скажи, передал все Оюне.

– Обманешь ведь. Не пойдешь за бабкой. Опять за тобой пришлют.

– Иди. Авось ушел уж гость ваш.

Гришка убежал. Оюна же убрала тяжелый тогоон с огня, подошла к сундуку, взяла шубу да платок, оделась, влезла в стоявшие у входа унты, отворила дверь и вдруг отпрянула от неожиданности: прямо перед ней в дверном проеме, словно призрак, воплотившийся из тумана, стояла старая шаманка с бубном в опущенной руке.

– Бабушка? – выдохнула Оюна, всматриваясь в хмурое, сосредоточенное лицо женщины.

– Куда разоделась?

– Так тебя искать. Говорят, Лусуд-хан пожаловал. Шамана к себе требует.

– Никуда не ходи, Оюна, – глухо проговорила Лхама. – В юрте сиди, дверь запри.

– Так это правда, бабушка? Правду Гришка говорит? И вправду Хозяин Вод пожаловал? Это ты призвала его? – Выпучив глаза, Оюна забрасывала бабку вопросами.

– Глупости что мелишь? Зачем бы мне это? Не я, – отозвалась шаманка. – Сам явился. Но сам он не уйдет, пока не получит желаемое.

– А что он хочет-то, бабушка?

– А желает он человеческие жертвы и много золота. К нему иду. Не встретили, как должно, как бы беды теперь не случилось, как бы беды не было… Коли сюда явится, не говори с ним. Коли заговорит с тобой, не отвечай. Глаз своих на него не поднимай. Лицо не показывай – запомнит, так и не отпустит больше. Имени своего называть не смей. Из рук его ничего не бери. В руки ему ничего не давай – все перед ним на землю ставь.

Шаманка медленно повернулась и пошла прочь, в снежный буран, в сторону заездного дома и трактира.

– Бабушка! – окликнула ее Оюна. – Возьми с собой! Хоть глазком на него глянуть.

– В себе ли ты, Оюна? Или слух потеряла? – донесся гневный бабкин голос откуда-то из-за снежной пелены. – Дверь запри, да не высовывайся, покуда не вернусь.

И с этими словами шаманка окончательно растаяла в буране.

Оюна тихо затворила за ней дверь, сняла верхнюю одежду, аккуратно сложила, села у огня. В те дни, когда отец был на промысле, она оставалась в юрте одна и подолгу говорила с огнем, и он отвечал ей негромким потрескиванием, а иногда лизал пальцы ее рук языками пламени, не обжигая при этом. Никогда не думала Оюна о том, что ее дар говорить с огнем и видеть духов уникален. То, чего шаманы добивались, годами отрабатывая свое мастерство и вводя себя в транс, для нее было естественным состоянием. Духи были постоянно вокруг нее, и она давно привыкла к их присутствию. Она чувствовала духов, некоторых видела, с некоторыми говорила. Эта особенность была у нее с раннего детства, видимо, передалась ей от ее девятой бабки. Та, говорят, тоже, будучи шаманкой, никогда не прибегала к трансу, чтобы говорить с духами. И поскольку Оюну духи окружали с самого ее раннего детства, она привыкла к ним и не боялась их присутствия. «Бойся, берегись и почитай» – этому правилу учила ее бабка Лхама. Но Оюна не могла заставить себя их бояться. Если ей не нравилось то, как выглядел дух, она просто не смотрела на него. Но страха перед ним не испытывала.

Прошло уже около недели, как уехал отец, и Оюна, оставшись наедине с огнем, говорила с ним, вверяя ему свои опасения и тайны.

– Уж больно хочется увидеть его, – сетовала Оюна. – Вдруг не явится больше? Драконы-то, они долго живут. А вдруг еще лет двести не появится? Так любопытно, так любопытно на него взглянуть.

Она аккуратно положила несколько сухих поленьев в огонь, и тот с благодарностью принял их.

– А что, если через окошко гляну? Он и не заметит меня. И бабушка тоже.

Она прислушалась. Ветер стих, и буран успокоился. Откуда-то издалека, видимо с берега озера, слышались звуки шаманского бубна. Значит, бабушка Лхама была там. Ее нельзя беспокоить, она должна умилостивить нежданного гостя.

Девочка вздрогнула, когда ее мысли внезапно были прерваны громким стуком в дверь.

– Оюна, открой! – срывающимся голосом орал Гришка и барабанил в запертую дверь. – Оюна!

Оюна подошла к двери, задержалась на секунду, помня предостережение бабки, но оставить плачущего ребенка за дверью, ночью, на морозе было выше ее сил. И она осторожно приоткрыла дверь. Гришка влетел в юрту, сбросив на бегу унты у самой двери, юркнул за большой сундук, накрылся с головой лежавшим подле покрывалом и затих под ним. Девочка в недоумении проследила за мальчиком, притворив за ним дверь.

– Гришка, вылезай, – позвала Оюна, но он не отозвался. – Гришка, выходи давай, что чудишь? – Но тот не пошевелился.

Тогда Оюна сама подошла к нему и откинула покрывало. Мальчик сидел, вжавшись в стену, и крупно дрожал всем телом.

– Эй! Ты что так напугался?

Гриша попытался что-то сказать, но лишь издал невнятное мычание.

– Вот незадача! Пойдем, я тебе молока налью.