Джереми мало-помалу становился неким антиподом своей матери. В возрасте пятнадцати лет стал интересоваться экономикой, вот только учился ей не по общепринятым учебникам людей состоятельных, да и подавляющего числа не шибко состоятельных, а на «слегка» других. На просторах сети, связывающей всю галактику, парень познакомился с людьми, чей кругозор не ограничивался познаниями в общепринятых теориях стоимости, инвестирования, да просто взгляда на капитал. Этот круг лиц представлял собой гонимый сильными мира сего, прибывающий в вечном движении, анклав прогрессивной мысли человечества. Там его направили в нужном направлении, что позволило, уже вскоре, взглянуть на мир совсем под другим углом. Пытливый ум, знатно натренированный, способный к построению сложных логических цепочек, все ещё желающий вбирать в себя новые, почти противоположные имеющимся, знания, быстро перешёл на сторону правды.

Никаких лиц, имён и любой другой информации о своих новых друзьях он не знал, да и сам использовал для общения с ними ресурсы, созданные прадедом, предоставляющие максимально возможную анонимность. Джереми смекнул: то, что использовалось прадедом для победы в неравном конфликте с «молодыми» капиталами можно использовать и в его тайной жизни.

Что зарождалось как обычная игра в тайну и получение удовольствия от существования второй жизни о которой мать не знает, переросло в нечто большее. Приобщение к прогрессивному течению наполнило жизнь реальным смыслом, открыло двери разума, позволив смотреть на мир через правильную призму.

Поначалу леди Стюрт не замечала происходящих изменений, но они нарастали как снежный ком и к двадцати годам она стала понимать, что вырастить того, кого ей было нужно не получилось. Леди Стюрт не могла догадаться, что сын попал под влияния революционных сил, потому что она сама не верила в их действительное существование, в значительной форме в Союзе Семи. Ей, конечно, доносили, что изредка, на бедных планетках вспыхивают небольшие бунты, но она, как женщина, воспитанная на книгах старой аристократии и свята верящая в определённые постулаты из них, считал их проявлением слабости людей. Леди Стюрт была уверена, что сейчас любой человек, обладая нулевым капиталом мог легко подняться почти до её уровня, прикладывая необходимые усилия. Отчего-то ей было невдомёк, что время лёгких денег закончилось поколений сто назад и с того же времени социальные лестницы работают лишь в одном случае из миллиарда.

А вот Джереми знал это. Он знал, что сейчас ребёнок, родившийся в семье инженера средней руки будет жить на уровне его родителей или ниже. Вырваться из своей горизонтали, обусловленной парой тысяч факторов было делом фантастическим, а вот упасть – труда не составляло. И так было со всеми и уже очень продолжительное время.

Но в какой-то момент частота падений вниз принялась ускоряться и сейчас цивилизация стала походить на раскаленный шифер – задень его и тот взорвётся. Джереми знал, что дед воспользовался похожим моментом, но в корыстных интересах. Перед ним же стояла более благородная цель – перераспределение благ в пользу людей создающих, а не потребляющих.

Леди Стюрт хоть и считалась железной, но причину перемен в сыне не поняла и винила во всем наследственность. Как она не старалась – слепить из Джереми то, что она в конечном счёте и хотела получить не удалось. Ей оставалось только надеяться, что рано или поздно сын возьмётся за голову, как это сделал его дед.

– Хватит этих соплей! – сказала леди Стюрт, будто сильно стукнув по столу кулаком.

– Мама… – Джереми не знал, что сказать, но знал, что говорить просто необходимо и что его тут же перебьют.

– Нет! Ты – Стюрт! Хватит соплей. Твой прадед поднял семью почти с колен, а ты в тридцать лет – большой ребёнок! – Джереми видел, что мать пылает, но это его не страшило, он лишь пытался скрыть улыбку. – Когда ты уже осознаешь свою роль?

– Я стараюсь, мама, – Джереми походил на ангела в этот момент, но леди Стюрт, так просто было не убедить.

– Не ври! Я тебе не кухарка и мне давно за двести, чтобы различать ложь. Ты мягкотел и ленив как дед. Знаешь, что с нами было если бы он не взялся за голову?

– Копали бы камни на Радуге, – как ни в чем не бывало ответил Джереми.

– В самой токсичной яме в окружении точно таких же неудачников!

– Эти неудачники работают, чтобы мы жили, – выпалил Джереми слегка разозлившись, но тут же осекся, коря себя за это.

Леди Стюрт сделала настороженный вид и будто замерла, не моргая уставившись на сына.

– Конечно, в этом ничего плохого нет, но все-таки нужно проявлять хоть толику уважения к тем, кто позволяет нам ходить на золотой унитаз, – Джереми положил уже отрезанный кусок отбивной в рот и уставился на мать, медленно пережевывая мясо.

Несколько секунд она продолжала смотреть, а затем уголки её губ дернулись, и она отпила из фужера.

Джереми знал, что матери нравиться такой юмор. Она любила жёсткость и подчеркнутость своего превосходства над подавляющим большинством людей. Парню стало противно от этой мысли и необходимости даже произносить нечто подобной почти каждый день да по много раз.

– Вот это и есть самое главное. Когда ты решишь, что золото можно поменять на что-то другое, и что это нормально, то все, считай, ты опустился. Жизнь нужно строить под себя…

– … а не себя подстраивать под жизнь, – закончил Джереми устало, пытаясь намекнуть матери, что её нравоучения похожи на кость в горле.

– Да, да, это основа, фундамент. Это – аксиома и все твои размышления должны содержать в основе именно это.

Джереми было неприятно слушать мать уже очень длительное время. Ещё подростком он понял, что она его не любит, а все её разговоры о любви к нему – ложь. Она хотела видеть в парне себя, желала знать, что после смерти частичка леди Стюрт будет продолжать жить. Нет, формально в Джереми была часть леди Стюрт, но далеко ни та которая интересовала женщину. Она чувствовала, что голова Джереми забита ни тем, что, по её мнению, было важным и необходимым, но ввиду возраста пыталась обмануть саму себя убеждая что сын со временем изменится. Её печалило, что этот момент наверняка наступит после её смерти, когда на сына свалятся заботы и проблемы, которые сейчас он на себя брать не желал, как бы та не старалась.

– Меня не будет четыре дня, – будто невзначай бросила леди Стюрт.

Джереми посмотрел на мать, та уставилась в тарелку увлечённо отрезая кусок мяса.

«А-то я не знаю, – подумал он».

– Дела? – спросил он, стараясь изобразить в голосе неподдельный интерес.

– Да, нужно посетить одну планету и Вознесение.

«Кто-то хочет прожить ещё лет пятьдесят. На рекорд идёт».

– Реновация? – спросил Джереми.

– Что ты, – леди Стюрт мило улыбнулась. – Мне уже пора на покой, но умирать таким способом я не намерена. Хотя и собираюсь сделать это, не уподобляясь твоему отцу, но это как пойдёт, кто же знает? – она улыбнулась.

«Любимая забава прадеда и матери – лгать всем и вся, включая себя. Надо записать», – подумал Джереми.

– А я думаю стоит сделать. Это облегчит старость, – сказал Джереми.

Леди Стюрт явно разозлилась, но виду не подала. Джереми знал, что мать приходит в ярость от упоминания её преклонного возраста.

– Да, ты уже говорил. Боюсь, что ничем хорошим это не закончится.

– Если вспомнить деда и прадеда перед смертью, то ты права.

– Твой отец был не лучше. Он пятьсот дней все ещё оставался абсолютным акционером, при условии, что ложку ко рту поднести не мог…

–… и, если бы не ты, всё моё наследство пошло бы по миру, – вставил Джереми.

– Конечно! Сейчас ты относишься к своему состоянию слишком пренебрежительно, но это пройдёт. Тебе нужно просто посмотреть, как живут те, кто обделен благами, имеющимися у тебя. Всё что тебя окружает сделано руками тех, кто живёт всего одну жизнь, и я знаю, – поверь мне, как это печально, – леди Стюрт сделала лицо человека чьи слова стоит принимать за чистую монету. Получилось не убедительно.