В эту войну нам довелось переступить немало государственных границ. Сейчас мы в Германии! И это преисполняет особым волнением даже тех, кого война отучила чему-либо удивляться.

Вместо длинных бревенчатых польских домиков под крылом самолёта мелькают каменные дома с крохотными окнами, с высокими и острыми черепичными крышами, монументальные костёлы с серыми куполами сменились долговязыми кирками, вытянувшимися вверх словно по стойке «смирно». Но главное, что помогает угадать с воздуха начало немецкой земли, – это следы ожесточённых боёв у пограничных укреплений. Поля, испещрённые глубокими воронками, развороченные окопы и траншеи, разрушенные деревни, за которые отчаянно цеплялся отступавший враг.

Мы садимся у села Брейтенмаркт, лежащего на пересечении двух шоссейных дорог, ведущих от границы к Оппельну и Крайцбургу. Большое придорожное село пустынно. Северная честь его погорела, и среди развалин бродят злые голодные псы, что-то выкапывая в тлелых угольях и грызясь из-за добычи.

– Сами они, немцы, село-то зажгли. Сначала дрались за него, а потом наши самоходки как вон туда, на опушку леса, вышли, да как вдарили залпом разок, другой, – ну, они, немцы-то, село подожгли, да и тикать, – рассказывает водитель орудия Герасим Капустин, молодой весёлый паренёк, взявшийся проводить меня до штаба своего полка. – И что это за народ такой – немцы! Одно слово – зверьё. Вот зайдите в любую хату. Утащить-то ничего не успеют, так норовят всё изломать, сами себе стекла и посуду перебьют, скот переколют, да тут же и побросают. Да это ещё что! Ихнее добро, – пускай они его по ветру пускают, если охота, нам оно не нужно, нам наступать надо, а не с барахлом возиться. А они что ещё делают…

Капустин показал на колодец и с сердцем выругался.

– Вон воду отравили. И тот колодец, что за церковью, – тоже. А в этом домишке, что на самом перекрёстке, совсем уже удивительная подлость оказалась. Входят наши автоматчики. Стол скатертью покрыт, на столе в бутылках шнапс, и рюмки тут же, и солонина на тарелке нарезана, и сало, и огурцы. Дескать, кушайте на здоровье. Ан, врешь! Знаем мы немца. Чтобы он кусок сала или там шнапс свой забыл? Да он скорей с головой расстанется! Автоматчики постояли да из хаты потихоньку вон. Врач взял пробу. Ну, конечно, оказалась отрава… Да вот он, домишко-то с угощением. Может, полюбопытствуете на немецкое гостеприимство?

Мы заходим в маленький крестьянский дом, такой чистенький и мирный с виду. Здесь ничего не тронуто, и «угощение» на месте. Только стоит на столе деревянная табличка «Отравлено», да на обороте её кто-то вывел чернильным карандашом: «Чтоб этим Гитлеру подавиться».

– У нас ребята хотели за это избу сжечь, да командир полка приказал: оставьте всё, как есть, только напишите, что яд, пусть ребята ходят и смотрят, что такое немецкое угощение.

Командир самоходчиков подполковник Зотов даёт мне свой связной мотоцикл. За водителя садится автоматчик, обвешенный гранатами.

Мотор мотоцикла невероятно трещит, и, обгоняя наши части, мы несёмся в глубь Германии, к первому занятому нами городу Верхней Силезии – Розенбергу. У железнодорожного посёлка Шоффютц, тоже пустынного и окутанного горьким дымом пожарищ, делаем остановку. Нам говорят, что тут арестовано несколько немцев, которые пытались ночью бросить гранаты в дома, занятые нашими бойцами.

Ещё перегон по широкой, ровной дороге – и перед нами в серой дымке пасмурного дня встаёт маленький, тесный городишко Розенберг. Он пустынен, как кладбище, и зловещие дымы пожаров окутывают его островерхие дома с черепичными крышами, его узкие улицы, заваленные обломками черепицы, штукатурки и битого стекла. Разрумяненная морозом регулировщица, стоя на площади перед киркой, ловко дирижирует потоком машин, непрерывно двигающихся мимо неё.

– Как проехать на этот, как его, чорт побери, – на Крайцбург? – кричит ей из люка вожатый танковой колонны.

Она показывает флажком направо.

– Красавица, а куда на Оппельн? – спрашивает чумазый водитель, высовываясь из окошка «Студебеккера».

Она показывает налево.

– Ну, а на Берлин? Нам надо на Берлин! – кричат ей весёлые голоса мотопехотинцев из-под брезентового шатра машины.

– А на Берлин – по всем дорогам, по любой, – бойко отвечает регулировщица.

Я спросил, как её зовут, эту русскую девушку, стоящую на площади немецкого городка и направляющую поток машин в глубь Германии.

– Груня, старший сержант Груня Бурова из колхоза Егоровка, Куйбышевского района, Куйбышевской области.

Узнав, кто я, она попросила сообщить её землякам, где она сейчас находится. Правильное желание! Знайте, товарищи колхозники из далекой Егоровки, знайте все граждане нашей великой социалистической отчизны, что куйбышевская колхозница Груня Бурова, а с ней вместе сотни тысяч советских бойцов находятся на вражеской земле, и от грозной канонады советских пушек сотрясаются немецкие города. Мы – в Германии. Мы вышли на Одер и идём на Берлин.

Ясный морозный день. Над полем боя – безупречно чистое синее небо. Этому радовались пехотинцы, перед которыми открывалась панорама прусских хуторов и фольварков, радовались артиллеристы, увидевшие дальние цели, больше всех торжествовали летчики, стосковавшиеся по солнцу, по чистому небу, по жаркому бою.

Два дня они ждали, глядя на сизый туман, два дня они мечтали о ярких огнях ракеты, возвещающей о взлете. И вот, наконец, перед ними открылись просторы, и цветные огни ракет гроздьями рассыпались над полем аэродрома. Десятки самолетов поднялись над землей и пошли на запад. Начался большой день штурмовиков, истребителей, бомбардировщиков, разведчиков, корректировщиков – большой день нашей авиации.

Учащенный пульс летной жизни мы почувствовали вблизи передовой, на командном пункте дивизии, где офицеры поспешно передавали по телефону в полки и батальоны радостные вести о новых и новых волнах авиационного наступления.

Мы вышли из землянки и увидели, как в ослепительно синем морозном небе беспрерывным потоком стремительно проходили группы «Ильюшиных», как на большой высоте спокойно плыли «Петляковы», как заботливо окружили их верткие «Яковлевы» и «Лавочкины». Вскоре к огню наших автоматов, минометов, пушек прибавился сокрушительный и точный огонь с неба. От этого сильнее взметнулась прусская земля и клочьями полетела вверх, увлекая с собой мертвых немцев, куски машин, колеса пушек, бревна блиндажей. Пехота легко вздохнула и, приветствуя шумное, рычащее небо, пошла вперед.

В этот день особенно отличились штурмовики. Они не давали покоя немцам ни в траншеях, ни на дорогах, ни на станциях. Смертельным шквалом они били пруссаков в танках, в машинах, у пушек.

– Это мелитопольцы. – сказал кто-то из стоящих с нами рядом. – Мастера штурмового удара. Я их помню еще по Сталинграду, Минску, Крыму…

Через час мы выехали на аэродром гвардейского Мелитопольского полка штурмовой авиации. На поле то и дело спускались ширококрылые голубые красавцы и, коснувшись земли, бежали по аэродрому, поднимая за собой снежную пыль. Одновременно ревели моторы машин, отрывающихся от земли. По наезженным дорогам мчались бензовозы, грузовые машины, «Виллисы», сверкали огни ракет, раздавалась пулеметная дробь, – кто-то проверял вооружение самолета.

В блиндаже под землей толпились летчики, которые докладывали командиру полка о результатах своего полета. Тот внимательно выслушивает донесения и красным карандашом отмечает на карте пораженные цели. Выслушав донесения, командир дает новое задание летчикам, устанавливает срок и мчится из блиндажа на поле, к самолетам.

Почти весь полк находится в воздухе. Радиосвязь с самолетами отличная. На радиоузле можно услышать все разговоры летчиков с командиром полка, с пунктом наведения и между собой. Мы лишь на несколько минут надели наушники и попали в какой-то шумный мир, в котором с непривычки трудно было что-либо разобрать. Наконец, явственнее других стал слышаться голос: