Берем извозчика. Катим по Невскому с ветерком. Подъезжаем к роскошному особняку. Навстречу выходит лакей, как полагается в галунах. Хмель у меня из головы как-то сразу, в момент выветрился. Входим. Богатая гостиная. Когда навстречу к нам вышла мать моего нового знакомого, я совсем растерялся и как-то закоченел всем телом, — его рассказ прервала подошедшая немолодая дама. Она села на скамейку рядом со стариком.

— Знакомьтесь, — моя внучка, Валентина Григорьевна Она мой добрый ангел. Я ей обязан этими великолепными прогулками! Извините, а как вас зовут? Разговор интересный, а мы еще не представились друг другу.

— Эля.

— Какое странное имя. Напоминает такого легкого-легкого духа, имевшего человеческий образ. Эльфы… Они любят музыку, танцы. Воздушны, красивы. А как зовут вашего очаровательного спутника?

— Петя, — протянул Петруша.

— Ну вот и славно. А я Владислав Николаевич. Извольте любить к жаловать! Петя весело засмеялся — Сегодня очень удачный день. Покуда сидел, с таким замечательным семейством познакомился. Что я рассказывал-то? Ах, да, вспомнил! Про мой визит… Вы знаете, я тогда впервые увидел настоящую светскую даму так близко. Не знаю, какого она была возраста, с каким лицом. От нее исходило нечто величественное, и в то же время, снисходительно простое. Вы понимаете, ее аристократизм не подчеркивался явно, он шел из глубины всего ее существа. Он высвечивал легкий поворот головы, движения рук. Непринужденность и милая простота.

— А как она шла?

— Как шла? Она вплыла в комнату, как видение. Остальное помню плохо. Вот подавали ужин или нет — тоже уже не помню. А в некоторых домах, где мне доводилось бывать, бывало и так. Перекинемся в преферанс и ждем ужина. Входит прислуга и объявляет: «Гасите свечи — ужина не будет.» В общем-то, из-за него и визит… — он тихо засмеялся. — М-да, чего только не было в жизни. Вообще-то, вам теперь трудно понять ту жизнь. Другое воспитание, другие условия. Вот Тарасова во МХАТе хорошая актриса. А вот в Анне… Я не воспринимал ее как аристократку. Мне кажется это ряженьем, понимаете? Ряженье на сцене.

— Вы не устали? — заботливо спросила его пожилая дама.

— Немного. Но я должен закончить свою мысль. Была такая удивительная актриса Рощина-Инсарова, которая уехала потом за границу. Совсем другое дело! Это, я вам скажу, настоящая была Анна.

Старик закашлялся. Они распрощались. Пожилая дама взяла его под руку и повела по аллее. Эля смотрела им вслед с чувством грусти. От нее с Петей уходила прочь испепеленная временем аура далекой, уже ненастоящей жизни.

Потом она больше их уже не встречала, хотя и приходила к той скамье. Сейчас, сидя у себя в комнате, она старалась понять свою героиню. Чувства-то понятны, а вот натура… Она стала читать. Голос звучал ровно, без патетики.

Всплеск ушел глубоко внутрь и стало свободнее маневрировать оттенками голоса.

Анна… Она обречена и прекрасно это понимает. Высота всегда тянет вниз. Высота чувств… Эта женщина ищет защиты в своих рассуждениях, в поисках чего-то, уже потерянного для нее навсегда. Нет слез, нет надрыва. Все решено за нее уже свыше.

Вронский и Анна… Трагедия привязанностей? Трагедия обрыва бесконечности? Любовь… Я знаю, что это такое. Она прожигает татуировкой душу. Юрка… Так хочется к тебе, может быть, для того, чтобы найти покой? Или наоборот? Каждый по-своему расплачивается за свою любовь.

В кроватке зашевелился больной Петя. «Боже мой, весь мокрый, как мышь! Надо поменять ему майку. Вот такой же у Анны был Сережа. За что ее так покарал Толстой? Причем, так жестоко. Наверное, потому что сам был мужчиной.

У Лены родился сын. И, кажется, он будет расти без отца. Сложно все в этой жизни.

— Он тебе как-то помогает? Хотя бы какие-нибудь знаки внимания оказывает? — Что ты, Эльмира, милый свет! Какая там помощь! Ни материальной, ни моральной. Ну, в общем-то, все, как у людей. — Как это — как у людей?

— Это у вас с Юрой, возможно, по-другому. У вас, как раз не так, как у людей. У вас, как у богов…

— Как у богов?

Лена не ответила. Она уже не могла сдержать потоки слез. Эля растерялась. Ей стало невыносимо жалко Ленку. Только бы не показывать этого. Надо, наоборот, приподнять ее дух.

— Хватит, Ленк. Он не стоит твоих слез!

— Да, конечно! Ставит в театре пьесы и пространно объясняет актерам о морали, о духовном подвиге…

— Кончай плакать. Нос уже, смотри, натерла платком. Подумаешь, а без мужа прожить можно?

— Можно, но обидно, — почти шепотом произнесла Лена.

— Ты красивая, у тебя еще все впереди!

— Ты, Эль, действительно так думаешь?

— Да, я просто убеждена в этом!

Когда-то, маленькими девчонками они были очень дружны. Общий милый двор. Такое далекое, теперь такое безоблачное детство!

Джульетта

… Я слишком влюблена, Монтекки, милый,

И ветрена — подумать можешь ты?

Но верь, вернее тех я, кто искусно

Умеют равнодушными казаться.

Казалась бы я равнодушной, верь,

Когда бы ты внезапно не подслушал

Любовь мою и страсть… Шекспир.

— Ну, что ж, начнем. Итак, Джульетта…

Сцена на балконе. Действие построено на фоне стены — простой плоскости. На ней так выгодно смотрится то, что делает Эльмира. Она двигается на этом фоне. Заданная тема, благодаря пластичности ее гибкого тела, зазвучала.

Павел Романович хлопнул в ладони:

— Отлично! Двигайся, двигайся… Так… Прекрасно. Это как раз то, что мы и замыслили.

Занятия с Павлом Романовичем… Замечательные часы! Неповторимые. Часы изобретения сцен с Джульеттой. Кажется, Эльмира успешно воплощает задуманное режиссером и интерпретированное собственным внутренним чутьем.

— Ну, слава Богу, удалось!

— Мне кажется, я была в том, в другом, реализованном мною мире. Я ощутила его и наполнилась им сама. Но вдруг мне это только одной и показалось?

— Ты прекрасно все делала. К чему сомнение? Очень здорово передала настроение и чувства. Не только конкретно через чувство, но и через пластику.

— Неужели получилось? Эля провела рукой по мокрому от пота лицу.

— Давай, повторим еще раз. Не думай уже ни о чем. Не отходи от образа.

Делай все так, как подсказывает тебе собственная интуиция, твое сердце.

— В Питере я видела игру Алисы Фрейндлих. Как словами передать то, что я увидела? Виртуозность. Как у большого пианиста, масштаба Рихтера, например. Внутренняя, скрытая глубоко логика. Или, пожалуй, богом данный этой актрисе живой механизм, который отсчитывает ей роль…

Сцена. Это очень тяжело. Тут не только поединок между тобой и зрителем. Тут еще тайная флуоресценция мастерства. То, что мы видим и чувствуем вокруг себя в жизни, — на сцене должно быть как бы сфокусировано.

Вот Фрейндлих движется по просцениуму, легко и спокойно, и неожиданно, в мгновенье ока срывается с одной точки, словно налетает…

Вот провожает спускающегося с лестницы под сцену своего сына — партнера по роли. Она, нелепо расставив ноги, наклоняется, резко наклоняется еще ниже, чтоб как можно дольше его видеть.

Мне так понятна графичность, расписание ее роли! Хочется попробовать самой так же. Заманчиво. Фрейндлих выхватывает из жизни кажущиеся такими повседневными куски, порой комичные. Построение роли у нее по синусоиде-спад, постепенный подъем и — вдруг — взлет! Какое великолепное знание психологии зрителя! И все приемы в цель, в самое яблочко.

Сегодня девчонки болтали «за любовь». Я взглянула на себя как бы со стороны. Интересно, кто же я! Однолюбка? Наверное… Мужчина и женщина…

Это две совершенно разные организации, два разных мира. Они сливаются воедино только на вершине объявленной страсти… Сейчас я говорю за женщину. Никого не берусь осуждать, но мне кажется, что сексуальный порыв может сопровождать только высокую любовь… Так для меня во всяком случае…