— Мам, это ты стишок выучила, да?
— Угу. Это Пушкин.
— Кто такой Пушкин?
— Поэт. Ты же помнишь, тебе бабуля читала про бурю?
— Не-а, не помню.
— Дурачок ты, Петька! Про бурю это тоже стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Ну, ничего, вот подрастешь и узнаешь много, много его стихов.
В одном из залов он остановил Элю около большой картины. — Тебе нравится?
Петя кивнул утвердительно головой.
— Ну что ж, картина хорошая. Море… Птица бросается камнем вниз.
— Мам, в кого она камнем бросается? — Эльмира ничего не ответила и присела на диванчик у окна. За окном площадь перед Зимним дворцом.
— Вон там, на площади, под звуки флейты выстраивались полки к смотру.
Красавцы гренадеры. Кто там еще-то был? Драгуны, на белых лошадях генералы…
Слышишь, флейта?
— Где, прямо там, что ли? А я не слышу никакой флейты.
— Плохо слушаешь. Только не лезь на подоконник, — Эля задумалась. Очаровательное действие человеческого ума — воображение! Далекое прошлое или далекое будущее? Смещение времен!?! А вдруг реальность?
… Шепот. Где-то совсем рядом, у Рембрантовских картин. А-а… Две фрейлины — Стефани Радзивилл и Александра Россет. Изящные, неописуемо красивые, как во сне. Они шепотом, с переплесками тихого смеха, обсуждают сватовство к прекрасной Стефани кузена государя. Завидная партия, или не очень? Для него — да. Стефани сказочно богата. Она владелица громадного числа душ, имения в Несвиже и замка в Кайданах.
— Здесь так чудно! — вздыхает Александра. — У этих чудесных полотен мы и придумали ответ герцогу! Потом поедем кататься по Невскому с Богданкой на запятках.
В соседнем зале движение — там лакеи под руководством породистого, в баках, обер-гофмаршала расставляют золотые рамы. Сегодня вечером в них великосветские красавицы Петербурга будут изображать произведения великих живописцев. «Живые картины»…
— Великосветские красавицы… Как они двигались? О чем думали? Изысканность манер, прихотливый тон речей. Смогу ли я так? Вряд ли. Я же совсем другая. Извоженная порядком об терку нашего замечательного времени. Богачка Стефани… Величие, — Эля усмехнулась, — когда у тебя ворох прислуги и ты истончена во вкусах, привязанностях…
— Мам, я хочу в туалет!
— А, Господи, бежим скорее!
Потом дома Петя долго не мог заснуть, а город уже дремал сонными звонками трамваев, поздними прохожими и оцепеневшими домами.
Город, я лечу к тебе!
Я хочу быть с тобой!
Но ты уже умер…
Город! Я лечу к тебе!
Но нахожу лишь
Холодный труп, оплакиваемый
Старым небом.
От тебя веет холодом.
Ты безразличен ко всему живому.
Ты отошел в лучший мир —
Мир памяти!
Город! Я люблю тебя.
Я помню тебя…
В Уфе Петька заболел. Эля набирает номер телефона Рудых.
— Сейчас приеду, — отзывается с того конца провода Сережа. Он приехал скоро и осмотрел больного малыша.
— Ты, мнимый больной! Чего куксишься?
— Сереж, что у него?
— Ничего страшного. Обыкновенное ОРЗ!
— Что это?
— Это такое острое респираторное заболевание, которым сейчас болеют практически все живущие на земле.
— Вот ты объясни мне, темной женщине, почему в нашу жизнь постоянно вторгаются эти вонючки-болезни?
— Э-э! Это вопрос вопросов! В этом самая прямая заинтересованность нашей родной матушки-Земли. Человек все время ее насилует, развивая свою неуемную хозяйственную деятельность.
Короче, он ей порядком поднадоел, и она хочет от него избавиться любыми путями. Вот и затевает эту биологическую войну с нашим братом, человеком.
Отсюда всякие гриппы, холеры…
— А раньше как же? Человек тогда еще смирным был, никаких там атомных станций, нефтяных скважин. Эпидемии же все равно были?
— Так Земля же умная. Она уже тогда догадывалась, что этот поганец-человек может доставить ей кучу неприятностей!
— Но люди-то! Жалко нас!
— Вот в этом и заключается парадокс существования всего живого Естественный отбор нужен, но он безнравственен. Как говаривал один наш лектор, — Сережа поднял брови, оттянул вниз нижнюю челюсть, напрягся и выдал с акцентом, — э-э… Гмм… Я вам покажу, кто есть… где!
Эля рассмеялась:
— Сережка, как ты здорово всем подражаешь! Вот талант пропадает!
— Замечательно, что он при этом стучал, вывернув неловко руку, своей указкой по внешней стенке кафедры — вот так.
И даже больной Петя заморгал воспаленными глазенками и издал подобие смешка.
Ночью у Петруши жар спал. А Эльмира уже не может спать. В голове крутятся слова из текста «Анны Карениной». Неожиданно всплывает в памяти одна встреча в Питере. Благородный, седовласый старик. Они с Петей познакомились с ним в сквере на набережной Невы.
— Какая публика! — улыбнулся он, глядя на маленького Петю. Блеснул ряд ослепительных искусственных зубов. Руки старика покоились на набалдашнике палки.
— А вы, голубушка, наверняка актриса! Угадал? — Почти.
— Вот видите, какой у старости глаз наметанный. Несмотря на свои года, и прекрасно слышу, и читаю без очков.
— Я учусь в Уфе, в театральном.
— Старик помолчал, потом, встрепенувшись, переспросил: — В Уфе?
— Да.
Он оживился:
— Уфа… Когда я был совсем молодым начинающим актером императорских тогда еще театров, работал один сезон в этом милом городе. Как же, помню-помню. Славный городок. По-моему, на высокой горе. Как-то очень высоко над рекой.
— Да-да! У нас там очень живописно. Город сам располагается как бы в чаше, а краем гребня вздымается к реке Белой. Вода в этой реке действительно белая, серебристая.
У Эли потеплела на сердце. Где-то там, в ее Уфе, мама, институт, ребята. Павел Романыч… Что-то они поделывают без нее? Небось, Сашка Верхоземский затевает что-нибудь интересное. Танька-Туська вся в поиске, непонятно каком.
— А здесь вы в гостях? — прервал ее мысли старик.
— Как ни странно, я у себя здесь дома, — Эльмира усмехнулась и одарила собеседника взглядом своих выразительных глаз. — Я ленинградка… теперь. А учусь в Уфе. Там и родилась, и выросла. Вы знаете, — она подсела рядом на скамейку, — я готовлю сейчас к зачету текст из «Анны Карениной» Толстого. И не знаю как к нему подступиться, — Эля заторопилась, понимая, что эта встреча ниспослана ей провидением.
— Кажется, вот здесь, в этом городе, и найти какие-то разгадки… Хожу по этим улицам, хочу понять природу той далекой, ушедшей от нас жизни, хотя, в общем-то, чувства, переживаемые всеми поколениями одни и те же… Но пока ничего не выстраивается.
— А… Это особый разговор, — и старик многозначительно поднял палец. — Анна Каренина… Аристократка. Вы знаете, мне кажется, что это сейчас, в наше время, почти невозможно изобразить. Здесь буффонады ни в коем случае допускать нельзя! — он помолчал. Петя заинтересовался его палкой. Набалдашник ее был в виде головки русской гончей, сделанной очень искусно из кости.
— У этой палки длинная жизнь. Она мне досталась от отца. И все служит. Что значит сделана при царе. Хм… Да. Анна… Когда-то давно, до революции, в одной из веселых компаний меня, еще желторотого, но уже воображающего себя Кином, пригласил к себе отужинать молодой человек, студент-белоподкладочник.
