Как-то я заглянул к нему в комнату – он тогда уже поступил на первый курс института – и удивился, заметив множество приклеенных к обоям маленьких кусочков бумаги, на которых было что-то написано. Магнитофон был включен, играла музыка. Брат лежал под штангой и, весь красный от напряжения, выжимал ее.

– Это что? – осторожно спросил я и кивнул на надписи.

– Цитаты из Евангелия, – брат усмехнулся.

Я знал, что брат раздобыл Библию и читает ее, но цитаты были не оттуда, это я сразу понял.

– Что здесь написано? – я подошел к самой крупной надписи.

– Здесь написано: «Готовься к войне», – ответил брат, и звук его голоса казался выдохом какого-то чудовища, изнемогающего от непомерной тяжести. Вадим, шелестя напряженным ртом, выжал последний раз штангу и забросил ее на металлические стойки позади головы. Он встал с гимнастического лежака – большой, потный, загорелый, в одних вылинявших голубых плавках, тряхнул курчавой головой, взглянул на меня прозрачными глазами и, потянувшись, сказал:

– Как хорошо… Как прекрасно я себя чувствую, Влерик!

Меня обдало здоровым пышущим импульсом его силы – и я, худой, маленький и слабый, вздрогнул – словно в меня, полного воды, швырнули камень. «Я займусь! – быстро, восторженно решил я. – Я тоже займусь, возьму гантели, начну с маленького веса и накачаю такие же мышцы», – ритмично, под скачущий бег музыки из магнитофона думал я. И чем быстрее стучала музыка, тем стремительнее мчались мои мечты. Брат энергично расхаживал по комнате, он улыбался и смотрел, сощурив глаза, куда-то вверх. «Как в будке с Пиратом», – вдруг вспомнил я. И снова взглянул на самую большую надпись.

– Пара беллум, – прочитал я. – Ведь это пистолет?

– Да, – отозвался Вадим, – по латыни: готовься к войне. Так говорили римляне. Как тебе такие словечки, Влерик?

Я подошел к следующей цитате.

– Ага, вот из Библии…

Брат засмеялся, подняв подбородок:

– Как раз это – нет. А все остальное – да.

Я, опустив голову, исподлобья смотрел на стену, пестревшую белым, на эту надпись, одну из всех явно из Библии – я это понимал отчетливо и агрессивно, упрямо злясь на брата, ведь он, издеваясь, наверняка обманывал меня – но зачем? Я разглядывал эту надпись как плакат, как объявление, смысл которого давно уже не важен для человека, стоящего перед ним, я чувствовал себя большим, чтобы понять под-пись, а не смысл цитаты – ее я не запомнил. Но листок бумаги был подписан знакомым словом: «Бытие», а дальше шли цифры, вероятно номера страниц или глав.

Брат молчал за моей спиной. Я повернул голову влево, не поднимая глаз вздохнул и вдруг сказал:

– Нет, это из Библии.

Брат снисходительно усмехнулся – так, словно после поставленной точки опять приходилось разъяснять смысл.

– Я же сказал, Влерик, что нет…

– Нет, оттуда!

Я все еще не поворачивался к нему от стены. Брат сделал шаг, оказался слева от меня и пару раз легко хлопнул меня по плечу рукой:

– Ты, маленький Валерик, похож на Цезаря, когда его взяли в плен пираты. Он был, правда, постарше – но такой же упрямый. Так вот, он сказал пиратам: когда меня выкупят, я вернусь сюда, на этот остров – где его держали – и всех повешу. Пираты смеялись, а Цезарь действительно вернулся и со всеми рассчитался – понимаешь?

Я молчал.

– Знаешь, братик, – тихо усмехаясь, говорил Вадим, – я подумал: а вдруг ты и вправду сделаешь так, что цитата будет из Библии. Было бы забавно, очень…

«Падающего подтолкни», – тихо, угрюмо сказал я, читая следующую надпись.

– Верно, – сказал брат, – верно мыслишь, Влерик. Может, ты тоже желаешь стать аристократом духа?

– Аристократом духа?

– Да, так называли сверхчеловека. Хочешь им быть? – он засмеялся и, подойдя ко мне, пощупал мой бицепс.

– Не знаю, – сказал я, и вдруг запах его спокойной уверенности проник в меня и толкнул изнутри – мое горло само сделало несколько глотательных движений.

– Жить, жить, жить! – кипели слова брата, ходящего по комнате так, словно сейчас окно разлетится вдребезги и нас вынесет наружу.

– Как хорошо жить, Влерик! О… что бы я сейчас сделал… – он повернул голову и с жесткой властной улыбкой посмотрел на меня. – Ты… если кто-нибудь обидит, скажи мне. А, Влерик?

Позже я понял, что эти слова были блажью, развлечением его все время куда-то бегущего духа. Больше брат никогда не предлагал мне свое покровительство. Может быть, он все же стыдился меня и старался прикрыть мускулами сверхчеловека какое-то чувство ко мне.

А тогда я, пьяный от восторга, согласно кивнул. Я стоял, уже наполовину выросший в силе – потому что находился рядом с ним и спрашивал, с чего следует начать, чтобы укрепить мышцы.

– Я дам тебе комплекс упражнений, – сказал брат. – Но главное – отжимайся от пола. Отжимайся до изнеможения, в любом месте и в любой час. Если заболеешь – тоже отжимайся, ясно, Гип? – брат протянул руку и потрепал мои волосы. Мы иногда так называли друг друга, Я его – Урия, он меня – Гип.

– Как картины, рисуешь?

– Да, – ответил я, – натюрморты в художке…

– Ну, а на фронте как?

– На фронте… – я задумался и, весь напрягшись, услышал далекие разрывы.

– Пока без перемен, – сказал я, – связь между передовыми соединениями так и не наладили.

– Значит столица гипов еще не пала? – весело спросил брат.

– Пока еще нет.

– Ладно, Влерик, – серьезно сказал Вадим, посмотрев в сторону, – так уж и быть, скажу тебе: перехвачена радиограмма гипов, в ней сообщается, что контрнаступление начинается рано утром в эту субботу…

Охваченный чувством новой здоровой силы, я даже однажды настоял на том, чтобы Файгенблат зашел ко мне домой – брат как раз уехал, и я тайно тренировался в его комнате с гантелями маленького веса, которые он мне оставил. Мне хотелось удивить приятеля, и я специально не вышел в коридор, а остался лежать на гимнастическом лежаке Вадима, выжимая над головой штангу с самым легким весом, а когда Файгенблат зашел в комнату, я небрежно, на выдохе, сказал ему: «Привет», поднял штангу еще раза три, забросил ее на металлические стойки над головой и только потом встал.

Мы с Файгенблатом собирались в этот день в кино, он пришел ко мне в аккуратных черных брючках и рубашке, а я стоял перед ним в одних спортивных трусах, потный, еще разгоряченный упражнениями, чувствуя каждую мышцу своего тела и его невольное восхищение, которое он, конечно, сразу же тщательно скрыл, начав расхаживать по комнате и разглядывать цитаты. Я лениво сказал Файгенблату, что мне нужно принять душ, не спеша вышел из комнаты, а когда вернулся, он все еще читал надписи на стенах и спросил меня тоном, в котором я с радостью уловил удивление: « Это ты, что ли, написал, Ромеев?» «Нет, – сказал я, – это брат». «А… – сказал Файгенблат, – а вот эта цитата неправильная», – и указал на ту самую надпись из Библии. «А ты откуда знаешь?» – спросил я. «Неправильная, – недовольно сказал Файгенблат. – Моя бабушка Ветхий Завет наизусть знает, там не так». «Много ты понимаешь, – сказал я, – это писал мой брат».

Изредка родители с улыбкой вспоминали, как в детстве иногда били Вадима. Обычно этим занималась мать – красивая женщина, всю жизнь проработавшая бухгалтером либо кассиром, она часто уходила в свою задумчивую и чувственную жизнь, о чем-то мечтала, куда-то пропадала и нередко возвращалась с работы поздно – но громких ссор с отцом из-за этого не возникало. Отец был мягкий, тихий и веселый человек, слишком занятый ответственностью, которую налагали на него возрастающие по значению должности – одно время он был даже директором шахты. Родителей соединяла общая любовь к застольям, дом, и мы – сыновья.

Почти каждое лето мы всей семьей отправлялись в Одессу, к родственникам матери. У ее дяди там была дача – из города мы добирались на электричке часа два. Деревянный дом в пять крошечных комнат, увитый виноградом забор, а рядом, если перейти железнодорожное полотно, море и песчаный пляж, на котором всегда почему-то было мало людей. Когда здесь возникали песчаные бури – а это бывало часто – мне всегда казалось, что наступает неотвратимый конец очередной главы «Материка» – все главные события моей войны происходили здесь.