Я понимал, что больше не хочу довольствоваться одной лишь поимкой преступников и получением от них признательных показаний. Мне было важно выяснить истинные причины, по которым они убивали тем или иным способом. Я желал узнать больше о каждом отдельном преступлении и преступнике, а значит, и о неисчерпаемом разнообразии человеческой психики. Так что для меня как начинающего профайлера убийство Мишель Ройтер стало первым настоящим делом. В то время, правда, я еще был начальником отдела по расследованию убийств. Отдел по «оперативному профайлингу» я возглавлю позже.

Мне пришлось действовать совсем иначе, чем раньше. Свернуть со знакомого пути было непривычным испытанием. Профайлинг строится на трех китах: следы на месте преступления, следы на трупе и личность потерпевшего. Показания свидетелей и улики, оставленные злоумышленником за пределами места преступления, – то, на чем часто базируется типичное расследование убийства, – мало интересуют профайлера из-за существующей при этом субъективности. Исключение составляют случаи, когда речь идет об установлении хронологической последовательности и о составлении характеристики жертвы. Вот для этого мне нужно как можно больше мнений, чтобы составить предельно достоверную картину. Что особенного было в этом человеке? Насколько он был доверчив, как вел себя в опасных ситуациях? Однако в центре интересов профайлера находится место преступления: обнаруженные на нем следы могут рассказать, что именно хотел преступник, насколько тщательно он все спланировал и что в первую очередь побудило его совершить злодеяние.

Чтобы выяснить все это, я задаю себе на месте преступления множество вопросов, которые всегда связаны с оценкой поведения убийцы. Как он вышел на контакт с потерпевшим? Насколько контролировал себя и свои порывы? Насколько агрессивными были его действия? Была ли агрессия умеренной – всего лишь необходимой для преодоления сопротивления жертвы? Или он действовал по обстоятельствам? Какое оружие использовал преступник – собственные руки, колющие или тупые предметы? Принес ли он оружие с собой или нашел случайно, пустив в ход так называемые подручные средства? Когда он нанес ранения жертве: до или после смерти? А может, в момент смерти? Как именно преступник убивал? Сначала задушил, а потом зарезал жертву? Или наоборот? Что насчет сексуального контакта? Был ли он вообще? Если да, есть ли признаки необычных сексуальных предпочтений, таких как фетишизм или садизм? Была ли жертва убийства изнасилована? И что преступник сделал с телом? Он просто оставил его, спрятал или унес куда-то еще? Пытался ли убийца избавиться от таких следов, как отпечатки пальцев или сперма, которые могли бы его идентифицировать? То есть был ли он в перчатках и использовал ли презерватив? Существует много вопросов, на которые я должен ответить, чтобы максимально реалистично реконструировать ход преступления. Есть надежда, что все это поможет мне понять мотив преступления, описать потребности преступника и составить профиль его личности.

В запекшейся крови виднеется грубый ромбовидный отпечаток рабочей обуви. Следы от подошв усеяли пол, как штампы, через равные промежутки. Они ведут в глубину помещения. Вокруг лужи наружу расходятся густые капли крови. Узкая дорожка кровавых подтеков ведет к серой стальной двери лифтового холла, к выходу от лифта, к кладовкам и чулану для велосипедов.

Я открываю огнеупорную дверь лифтового холла и попадаю в комнату без окон площадью почти 8 квадратных метров. Неоновые светильники отбрасывают тусклый зловещий свет, две стальные двери ведут в другие помещения. Место напоминает подземелье.

На полу и на стенах также обнаруживаю следы крови. На работе я уже внимательно изучил снимки с места убийства и фото вскрытия, однако количество этих молчаливых свидетелей свершившегося злодеяния меня шокирует. Я никогда не видел столь яростного проявления жестокости.

Чтобы иметь возможность реконструировать события и понять их суть, мне нужно интерпретировать рисунок кровавого следа. Гнетущая перспектива, которая ждет меня после беззаботного отпуска. Затхлый запах крови не добавляет энтузиазма. В такие моменты трудно сохранять профессиональную дистанцию между собой, преступником и жертвой.

На самом деле я не хочу даже представлять, какой смертельный ужас и какие муки должна была испытать эта молодая женщина, прежде чем умереть, несмотря на отчаянное сопротивление.

Стараюсь по возможности не думать об этом и возвращаюсь к своей задаче. Место преступления теперь выглядит совсем не так, как в момент обнаружения тела моими коллегами. Многие предметы передвинуты и лежат иначе. Криминалисты, следователи, фельдшеры или сотрудники похоронного бюро тоже наследили. Тем не менее я уверен, что мне удастся получить ключи к разгадке хода убийства, еще раз внимательно все осмотрев.

В экранизации триллера Томаса Харриса «Красный дракон» есть сцена, в которой очень хорошо показана работа профайлера. Молодой следователь ФБР Уилл Грэм (Эдвард Нортон) появляется на месте преступления. За несколько дней до этого серийный убийца Фрэнсис Долархайд расправился здесь с целой семьей. Глазами профайлера зритель видит пятна крови на стенах и на кровати в спальне. Уилл Грэм фиксирует их, а затем наговаривает на диктофон свои мысли о причине и динамике их появления. Моя работа выглядит примерно так же, только я записываю свои умозаключения не на пленку, а в блокнот. До сих пор этот старомодный метод нравится мне больше других.

Такая работа на месте происшествия, похожая чем-то на медитацию, и раньше была неотъемлемой частью моих расследований, еще до того, как я стал заниматься профайлингом. Я по нескольку раз выезжал туда, где произошло убийство, и внимательно разглядывал следы, иногда задерживаясь на несколько часов. Так мне часто удавалось узнать подробности случившегося. Эти знания я потом использовал на допросах. В случае если подозреваемый давал признательные показания, я мог проанализировать, насколько сильно он фальсифицировал факты в своих рассказах.

Прямо за дверью в лифтовый холл я вижу большую лужу крови, так напугавшую свидетеля. Разрозненные брызги на стене говорят о том, что преступник наносил удары быстрыми, колющими движениям, так что кровь жертвы хлынула из-под ножа. Тяжелораненая Мишель Ройтер, по-видимому, долго пролежала на полу. Однако прежде чем кровь успела свернуться или высохнуть, женщину проволокли несколько метров, о чем свидетельствует непрерывный след, ведущий ко второй двери. Кровь сворачивается через 3–6 минут и засыхает через 10–15. Преступник протащил женщину через помещение вскоре после того, как ударил ее ножом.

У второй двери на полу тоже образовалась лужа крови площадью около полутора квадратных метров. Из нее буквально вырываются длинные брызги, которые достают до двери, находящейся примерно в полуметре. Я достаточно долго изучаю эту картину, ведь она свидетельствует об особом моменте в ходе преступления: именно здесь преступник не только повредил ножом одну или несколько артерий жертвы, так что кровь хлынула из ран под давлением. Именно здесь он убил Мишель Ройтер.

Внимательно осматриваюсь, пытаясь найти закономерность в многочисленных отпечатках обуви с грубым протектором. Преступник, кажется, беспокойно метался по помещению. Но почему?

Вытаскиваю из портфеля папку, где хранятся фотографии с места преступления. При взгляде на кадры из лифтового холла у меня возникает мысль: может, убийца хотел замести следы? Не поэтому ли он поставил на кровавый отпечаток две сумки жертвы, прежде чем его спугнул встревоженный жилец? По фотографиям видно, что преступник обыскал и сумки: из одной торчит полиэтиленовый пакет с надписью «En Vogue». На полу на расстоянии метра валяются связка ключей, к которой прицеплен брелок с фотографией, ключ от машины, открытая пачка легких сигарет, серебряная зажигалка и три журнала об искусстве. Я иду по извилистому следу, выхожу из лифтового холла и попадаю в небольшой коридор, ведущий к лифту и кладовкам.