Преступник также имеет право хранить молчание и не обязан сотрудничать со следствием, если не желает. Конечно, я всегда надеюсь, что он побеседует со мной, а в идеале еще и даст показания. Но он будет готов это сделать только в том случае, если я создам благоприятную атмосферу для разговора. Преступник должен понять себя и свои мотивы. Это не значит, что я оправдываю его противозаконные действия. Но мне не следует проявлять к нему антипатии или вести себя несдержанно. Иначе мне пришлось бы отказаться от ведения дела. К счастью, со мной такого никогда не случалось.

Несомненно, есть преступления, от деталей которых к горлу подкатывает тошнота. Конечно, иногда и я не застрахован от того, чтобы испытывать гнев по отношению к преступнику, особенно в самом начале, когда постепенно осознаешь масштаб злодеяния. И, конечно, порой, когда я довольно долго вчитывался в материалы дела, перед моим мысленным взором представал монстр. Однако спустя время я видел перед собой человека, казавшегося таким же нормальным, как и любой другой, того, с кем можно совершенно свободно общаться. В такие моменты я не забываю, что сделал мой собеседник, но сдерживаю отвращение к произошедшему и не проецирую его на преступника. Поэтому я не смотрю с ненавистью на этих людей, но и не жалею их. Мне только иногда становится грустно, когда я наблюдаю за их судьбой и понимаю, насколько сильно им не повезло в жизни.

Ключевой вопрос заключается в том, почему одни могут контролировать себя в стрессовых ситуациях, а другие нет. В течение многих лет я искал ответ в своей работе и теперь пытаюсь сделать то же самое на страницах этой книги. В этих поисках мне помогает исследование следов преступления. Реконструируя случившееся, я приближаюсь к побудительным мотивам убийцы и таким образом все больше постигаю многогранную природу зла.

В конце лекции меня часто спрашивают, как удается выдерживать подобные вещи – постоянно иметь дело со злом и смертью. Полагаю, у меня это получается только потому, что я веду себя как зритель. Не позволяю судьбе жертвы затронуть меня. Конечно, я хочу и должен узнать все о преступлении. Необходимо понять, почему и как был убит человек. Выбрал ли его убийца намеренно или он стал случайной жертвой. Мне также важно выяснить, кто эти жертвы, как они жили, с кем дружили и чем любили заниматься. Для этого я изучаю биографию потерпевшего, читаю его дневниковые записи и документы на компьютере, опрашиваю множество людей: родителей, партнеров, друзей, коллег. К концу расследования я знаю о жертве больше, чем кто-либо другой. В этот момент я сильно сближаюсь с ней и поэтому, возможно, могу ответить на вопрос о мотивах преступника и причинах убийства.

Но этим мой интерес к жертве ограничивается, и я говорю себе «стоп», когда начинаю испытывать эмоции. Я всегда был очень восприимчивым и в некотором смысле остаюсь таким до сих пор. Раньше я много размышлял о преступлениях, о муках жертв и о горе тех, кто потерял своего близкого. Однако постепенно такое участливое отношение к страданию стало для меня обременительным. Я больше не хотел задаваться вопросом, какое отчаяние испытывал человек, когда понимал, что вот-вот умрет. Не желал представлять, как жизнь проносилась перед его глазами, прежде чем он смирился со смертью. Моей целью стало как можно меньше сопереживать жертве.

Пишу эти строки, и они кажутся мне очень резкими. Но сформировать профессиональное отношение к преступлению и его жертвам оказалось непростым делом. Я начинал очень осторожно: перестал запоминать имена погибших и вместо этого записывал их в блокнот. Больше не фиксировал в памяти, где именно жили или работали жертвы, если только это не имело решающего значения для идентификации преступника.

Конечно, такая стратегия сработала лишь отчасти. Некоторые события вы никогда не забудете, несмотря на все попытки и усилия стереть их из своей памяти. Еще в период учебы мне довелось выехать на мое первое дело: это была авария с большим количеством крови. Я потерял сознание и вместе с тяжелораненым пострадавшим был доставлен в больницу. Первым погибшим в моей полицейской службе оказался водитель автомобиля, который на высокой скорости врезался в опору моста, и достать его из искореженной машины удалось лишь мертвым. Изуродованное тело было доставлено в морг, чтобы выяснить, что явилось причиной аварии – вождение в состоянии алкогольного опьянения или самоубийство.

Я хорошо помню тот морг. За высокой стеной и вечнозелеными хвойными деревьями скрывалось здание, не имевшее ничего общего со стерильностью и чистотой сегодняшних моргов. Грязно-бежевая плитка в помещении была небрежно почищена, и все свидетельствовало о запустении. Насчитывалось всего девять холодильных отделений и три отдельных бокса для заморозки сильно разложившихся трупов, поэтому по выходным большое количество тел лежало неохлажденными и часто обнаженными на металлических носилках или прямо на полу. Не могу сказать, что мое обучение хорошо подготовило меня к этой гнетущей атмосфере.

Потребовалось действительно много времени, чтобы привыкнуть к виду смерти во всех ее проявлениях. Стало легче, только когда я научился воспринимать мертвого, увиденного мной на месте преступления или на столе для вскрытия, не как личность, а как объект уголовного расследования, который может рассказать многое о преступнике и его мотивах. Звучит холодно и бесчеловечно. Но это единственный способ взаимодействия детектива со смертью без губительных для него последствий. В конце концов, в течение «обычного» года я имею дело примерно с 75 смертями.

Когда мне удалось понять, как выстраивать дистанцию между собой и жертвой, моя работа стала намного интереснее. Я вдруг стал замечать следы смерти, которые до сих пор были скрыты от меня. В стремлении узнать больше я много раз посещал судебно-медицинские учреждения. Так я познакомился с методами вскрытия, научился распознавать и интерпретировать травмы. Лицо смерти перестало быть таким пугающим.

Но у меня, наверное, никогда не получится воспринимать смерть как должное. Даже несмотря на то, что я продолжаю тщательно хранить свои впечатления глубоко в «ментальных ящиках» и прятаться за защитными стенами. По опыту многих людей, с которыми мне довелось столкнуться по работе, я вижу, что у них это тоже не всегда хорошо выходит. Некоторые компенсируют эмоции экстремальным поведением. Например, суровая на вид женщина-прокурор из Бремена во время эксгумации достает бутерброд из своей сумочки Louis Vuitton и с набитым ртом принимается рассказывать о своем самом заветном желании на день рождения: утром – сообщение от дежурных об убийстве, днем – тщательное расследование, а вечером – задержание и признание виновного. Или работник морга – практически некрофил, который, что называется, совершенно разучился относиться к смерти с уважением и вместо этого испытывает влечение к трупам, не упуская возможности отпустить пошлую шутку во время вскрытия или осмотра трупа и напугать молодых полицейских леденящими душу подробностями. Или детектив из отдела убийств, который позволяет себе лишь маленький глоток спиртного, чтобы избавиться от привкуса смерти во рту и носу, а потом неожиданно становится алкоголиком. Или коллеги, которые, будучи не в силах больше выносить вид смерти и страданий, вынуждены обратиться за помощью к психотерапевту, переводятся в другой отдел, а иногда и вовсе совершают суицид. Смерть и зло иногда обладают неимоверной мощью.

По сей день для меня самая скверная сторона нашей работы – это необходимость общаться с близкими погибших. Тут уже не помогает дистанцироваться от жертвы. Вы сталкиваетесь с глубочайшим, истинным горем.