Грамота от архиепископа внесла в жизнь Альберика еще большую сумятицу; граф злился на церковников и их дурацкие законы. Своих проблем в Весхольге хватало с избытком, но Его Святейшество сумел добавить в адский котел еще одну щепотку острого перца. Сидящему в столице старику легко было плести интриги и выискивать пути укрепления власти церкви на севере, не обращая внимания на то, что форт, открывавший путь к торговому порту, пал под ударами безбожников, а из-за недостатка соли в погребах гнили и без того небогатые урожаи.

Стук палки по ступенькам возвестил о том, что епископ Болдвин соизволил откликнуться на приглашение графа. Охранявшие покои Альберика северяне из принявших истинную веру отворили перед первосвященником Весхольгским двери.

– Располагайтесь, – сказал Альберик, отходя от окна.

Кряхтя и цепляясь за палку, Болдвин кое-как умостился на табурете. Епископ был стар. Очень стар. В высшие церковные саны запрещалось посвящать мужей, не достигших шестидесяти, а епископ управлял вверенными ему территориями уже больше пятнадцати лет. Возраст и неторопливость Болдвина не означали немощь. Постоянные жалобы на проклятый север, убивающий слабого старика, граф научился пропускать мимо ушей давным-давно, да и внешне епископ из года в год почти не менялся. На вид ему можно было дать те самые шестьдесят, которые требовались для посвящения.

– Тяжко подниматься, – проскрипел Болдвин. – Доконает меня этот север, ох, доконает.

– Всех нас доконает, – согласился Альберик.

– Ты-то молодой еще, – Болдвин шмыгнул носом и поскреб синюю от татуировок лысину. – А вот мне недолго осталось.

Беседовать о молодости и смерти Альберику не хотелось. Отыскав среди бумаг грамоту архиепископа, он сунул ее в руки Болдвина.

– Читайте.

Глаза епископа забегали по строчкам послания. Читая, старик то и дело хмыкал и удивленно поднимал брови. Закончив, свернул грамоту и протянул графу.

– Что скажете, отец Болдвин?

– Скверная история.

Епископ протер усталые глаза и ненадолго замолчал. Альберик терпеливо ждал.

– Откуда у тебя дева Ордена?

– Не знаю никаких дев Ордена, – жестко ответил Альберик. – К караванам вечно девки прибиваются, из тех, у которых есть грех за душой и которым скрыться нужно, а уж как они с охраной и фургонщиками расплачиваются – сами понимаете.

– Но ты же нашел нужную женщину?

– Нашел, – кивнул граф. – Жила при замке полгода. Теперь сидит в малой башне.

– Что говорит?

– Что насиловали. Что били. Отправила жалобу в столицу – и вот на тебе! Вчера привезли грамоту.

– Твои рыцари насиловали?

– А чьи же еще! – всплеснул руками Альберик. – Величество своих только до границы отправляет, да и не доверяю никому, кроме лично посвященных.

– Тогда история взаправду скверная, – закачал головой Болдвин. – Орден имеет право требовать этот поединок.

– Орден больше ничего не значит.

– Если бы Орден ничего не значил, Его Святейшество не смог бы найти для девы защитника.

– Отец Болдвин, – потеряв терпение, граф принялся ходить по покоям взад-вперед, – не кажется ли вам, что объявленный врагом короны Орден, все рыцари которого сгорели на костре полтора десятка лет назад, не имеет права требовать у королевского хранителя почетного поединка за честь шлюхи-самозванки?

Епископ не ответил.

– Так что? – Альберик схватил грамоту двумя руками, собираясь разорвать. – Могу я уничтожить эту нелепую бумагу и отправить в столицу отказ в поединке? Чем это грозит мне? Отвечайте, отец Болдвин, вы же, в конце концов, мой духовный наставник и заместитель Его Святейшества в графстве!

– Ты не так много знаешь об Ордене, не так ли?

– Когда меня воспитывали, – припомнил Альберик, – Орден уже был уничтожен, о нем молчали и отцовские мудрецы, и мастера меча. Знаю только о роли Ордена в войне с язычниками. И о преступлениях магистра, само собой.

– Тогда ты знаешь почти все, что необходимо, – сказал епископ Болдвин. – Не хватает только одной детали. Видишь ли, Орден никогда не был запрещен. Уничтожен – но не запрещен. Разрешишь навестить деву?

Малую башню также называли Материнской. По давней традиции именно в ней беременные жены властителей Весхольга уединялись с повивальными бабками, когда понимали, что подходит срок рожать. В ней же находился и алтарь, посвященный непорочной матери Огненного Пророка. Невесты рыцарей и баронов приходили к алтарю, чтобы попросить у Всеблагой счастливого брака и здоровых детей. Мужчинам, за исключением графов и священников, вход в малую башню был заказан.

Комнатенка, которую выбрал для заточения девы Ордена Альберик, располагалась этажом ниже часовни Всеблагой матери и служила временным пристанищем нищенствующих паломниц и проповедниц, отправлявшихся в земли язычников. Странницы требовали минимальных удобств, так что в комнате не было ничего, кроме застланных волчьими шкурами лежанок, отгороженного тканями алтарного уголка со статуей Пророка, поражающего огненным копьем дьяволов левой стороны, и отхожего ведра. Дева Ордена сидела, подтянув колени к груди, на одной из лежанок, молодая – не старше самого графа, которому исполнилось двадцать две весны – худенькая, с роскошной гривой вьющихся черных волос, большими грустными глазами и тонким упрямым ртом. Увидев деву впервые, Альберик нашел ее по-своему красивой и даже не стал распекать изнасиловавших ее рыцарей. Для них развлечения с девками были не в новинку, а сговорчивых или шлюх в караване не всегда хватало на всех.

В присутствии епископа дева Ордена моментально вскочила на ноги, низко поклонилась и потянулась к руке старика. Болдвин позволил деве поцеловать тыльную сторону ладони и перстень с оранжевым камнем.

– Копье и пламя, – произнес епископ.

– Венец и очаг, – ответила дева.

– Как тебя зовут?

– Аллисанна, отец.

– Посвященная?

– Меня не успели посвятить. – Дева смиренно склонила голову. – Я всего лишь Обещанная.

– Кто была твоя наставница?

– Сестра Лан.

– Какая именно?

– Лан из рода Торнделлов, первая Посвященная при ордене в Райенте.

Аллисанна закатала рукав простенького синего платья и показала епископу татуировку на предплечье: венец, окруженный узором из букв и церковных символов. Болдвин кивнул. Повернувшись к графу, он развел руки.

– Дева говорит правду.

– И что мне делать?

– Прежде всего нужно узнать, – подсказал Болдвин, – кто выступит защитником девы. Насколько мне известно, вариантов не так много.

***

– Она недостойная, само собой, – говорил брат Стурла, наблюдая за тем, как Эдрих наносит старой сосне неловкие удары затупленным тренировочным мечом. – Давно не девственница в телесном смысле, не чужда насилию, унижалась до побирушничества и воровала. Но она все еще дева Ордена, и она попросила помощи у единственного заступника, которого знала: Его Святейшества.

Яростным ударом Эдрих снес тонкую веточку, бросил тяжелую железку в серую траву и согнулся, чтобы отдышаться. Легкие жгло огнем, отвыкшие от тренировок мышцы ломило, перед глазами плыли кровавые круги. И, вопреки ожиданиям, легче с каждым днем не становилось. Будучи послушником, а затем и молодым рыцарем, Эдрих без особого труда выносил любые тренировки, мог без устали махать мечом, бегать или тягать камни. Страдал он только поначалу, а увеличения нагрузок и длительности занятий практически не ощущал. Крепкое, не отравленное алкоголем и бездействием тело, казалось, могло справиться с чем угодно. Теперь же…

Он сглотнул, чтобы смочить пересохшее горло.

– Полкоролевства за эль!

– Нельзя, – отрубил брат Стурла.

– Да сам знаю!

Эдрих подобрал меч и пошел в сторону лагеря. Путешествовали рыцарь и монах вместе с небольшой группой королевских курьеров, которые за небольшую плату согласились одолжить путникам запасных лошадей. Путь от Скоста, крошечного городишки, где тщетно прятался от собственного позора Эдрих, до летнего дворца, во дворе которого проводились поединки чести, занимал полный небесный цикл, иначе – восемь дней. В пути Эдрих, брат Стурла и их маленькая компания находились уже семь. Каждое утро перед тем, как сняться с места ночевки рыцарь заставлял себя тренироваться. Третий рассвет он проспал и в наказание лишил себя завтрака: махал железкой вместо того, чтобы поедать вяленое мясо с сухим хлебом. Закончился тот день обмороком и падением с коня. После этого Эдрих смирился с собственной слабостью и неминуемой смертью, а тренировки не бросил, чтобы сохранить лицо и не погибнуть в первые же мгновения боя.