– Но ведь правительства здесь нет! – пробовал возразить Фомин.

– Я теперь правительство! – оборвал его Хабалов. Тут же он распорядился обзвонить всех министров и пригласить их собраться в Адмиралтействе. Однако когда начали звонить, выяснилось, что телефоны отключены.

Но один член правительства все-таки находился с отрядом – военный министр Беляев (по другим данным, Беляев прибыл уже в Зимний дворец). Помимо него (а также генералов Хабалова и Занкевича), тут были петроградский градоначальник А. П. Балк, его помощник генерал Вендорф, начальник штаба Хабалова генерал М. К. Тяжельников и еще несколько жандармских и армейских генералов. Фактически только эта кучка людей олицетворяла теперь царский режим в Петрограде…

Время шло. К измайловцам вновь вышел генерал Занкевич. Отозвав Данильченко и Фомина, он сообщил им, что только «адмиралтейская часть города» еще не занята восставшими и только отдельные части, ядро которых составляет отряд измайловцев, остаются «верными долгу». Тактика этих последних «защитников престола» должна быть теперь иной: о наступательных действиях нечего и думать, надо держать оборону Адмиралтейства до вечера 28 февраля, когда по расчетам «адмиралтейских» генералов в Петроград начнут прибывать фронтовые войска. Расчеты эти были неверными. Как мы уже писали, генерал Иванов с Георгиевским батальоном (800 человек) прибыл в Царское Село только утром 1 марта (и вскоре отвел батальон на станцию Вырицу). Что же касается других частей, то в ночь на 28 февраля и в первую половину 28 февраля они только начали грузиться в эшелоны. Лишь к концу 1 марта они находились на станциях между Лугой и Псковом, Псковом и Двинском, а также в районе Полоцка. Только «головной» 67-й Тарутинский полк в это время находился на станции Александровская. Но Занкевич уверял, что каратели с фронта «в самый короткий срок наведут в столице порядок и будут расстреливать не только взбунтовавшиеся запасные батальоны, но и просто толпы демонстрантов»[69].

Итак, последний «бастион» царизма должен был во что бы то ни стало простоять до подхода карательных войск, посланных царем с фронта. Как пишет Фомин, «следовало сидеть, не показываться и ждать каких-то избавителей»[70]. Но в 2 часа в ночь с 27 на 28 февраля Занкевич неожиданно отдал новый приказ: срочно покинуть Адмиралтейство и идти на охрану Зимнего дворца. В чем был смысл такого приказа, не объясняют ни Данильченко, ни Фомин. По-разному описывают они этот «исторический поход». «Бравый» Данильченко и спустя много лет представил его чуть ли не гвардейским парадом. Когда отряд шел мимо Александрийской колонны, он, Данильченко, якобы отдал команду, и солдаты продефилировали мимо нее, «четко печатая шаг»: «чувствовалось, что отряд верных государю-императору войск идет в его дворец»[71]. Фомин же воссоздает почти зримую картину этого «похода» в иных красках. «Был крепкий мороз, кругом – насколько хватало глаз – не было видно ни души. С нашим движением мертвая тишина Дворцовой площади огласилась шумом фыркающих лошадей и металлическим звоном режущих снег колес орудийных упряжек. Белый снег делал все предметы черными, но, благодаря ему и несмотря на отсутствие горящих фонарей, было совершенно светло». Впереди отряда, сгорбившись, шагал военный министр Беляев, за ним – Хабалов, Занкевич, Тяжельников и другие генералы…[72]

Ночь поглотила мощное каре Зимнего дворца. Только из некоторых окон шел слабый свет, выхватывая из темноты суетившихся людей, лошадей, которые, помахивая хвостами, мирно стояли у армейских повозок. Было что-то фантастическое в этой картине: Фомину на мгновение даже почудилось, будто творение Растрелли из огромного европейского города вдруг переместилось в степь, по которой движутся кочевники. Усилием воли он отогнал наваждение…

Во дворец вошли через главные ворота. Там находилась рота главного караула дворца – солдаты из запасного батальона лейб-гвардии Петроградского полка и часть Запасного кавалерийского полка, еще раньше вызванная сюда из Новгорода.

Эти «пополнения», конечно, усилили отряд, но не так уж существенно.

Измайловская пехота расположилась на втором этаже, у окон, выходивших на Дворцовую площадь, несколько орудий поставили у ворот, а остальные и кавалерию «отвели в резерв». В общем, готовились к осаде. Хабалов даже официально назначил Данильченко на новую должность – «коменданта обороны Зимнего дворца».

Весь беляевско-хабаловский штаб (а по свидетельству Данильченко, он теперь увеличился примерно до 60 человек) разместился в двух «покоях»: «голубом» и «бордо», в которых в общей сложности стояло 7 телефонов. «Комендант обороны» тут же начал названивать министрам и «лицам царской фамилии»: они приглашались в Зимний дворец. Никто, однако, не отозвался. Только ранним утром 28 февраля, когда еще не начало светать, к Зимнему подъехали два автомобиля. Из первого вышел великий князь Михаил Александрович – брат царя. Но и он явился не по приглашению Данильченко. Еще днем 27 февраля его срочно вызвал из Гатчины председатель Государственной думы М. В. Родзянко с тем, чтобы, связавшись со Ставкой по прямому проводу, он попытался оказать на царя давление и склонить его к уступкам думской оппозиции. Николай II не внял, однако, советам брата, решив, как мы уже знаем, направить в Петроград карательные войска. Ввиду неудачи своей миссии Михаил собрался было вернуться в Гатчину, но дороги из Петрограда уже были блокированы. Тогда Михаил и направился в Зимний дворец.

С прибытием великого князя в штабе «адмиралтейского отряда» сумятица и неразбериха, пожалуй, усилились. Все теперь охотно готовы были передать бразды правления в его руки, чтобы сложить ответственность с себя. Неизвестно было, кто же тут командует. Хабалов и Занкевич начали понемногу «самоустраняться», Тяжельников с самого начала пребывал «в нетях». Некоторую активность еще проявлял Беляев. Все страшно боялись захвата революционными рабочими и солдатами Петропавловской крепости: в этом случае дворец оказывался бы под угрозой удара с двух сторон. По телефону связались с помощником коменданта крепости В. И. Стаалем. Тот ответил, что крепость революционными войсками пока не занята (это случилось в полдень 28 февраля), но Троицкий мост и Троицкая площадь уже блокированы вооруженными рабочими и солдатами, у которых имеются и броневики. Тогда, как пишет Данильченко, созвали «военный совет» с участием Беляева, Хабалова, Занкевича и его, Данильченко. Обсуждался один вопрос: способен ли «адмиралтейский отряд» пробиться через Троицкий мост и «взять» Петропавловскую крепость? Данильченко, по его словам, решительно ответил, что такая задача ему не по силам.

Между тем Фомин снова решил вернуться к своему «пулковскому плану» и доложил его самому Беляеву. Тот пошел совещаться с Михаилом Александровичем и, вернувшись, якобы ответил отказом.

Около 5 часов утра в покой «бордо», где находились «верховные чины» штаба, поступило сообщение: кавалерия Запасного гвардейского полка самовольно снялась «с позиций» и ушла из Зимнего. Это был удар. Возможно, он-то и сломил храброго «коменданта обороны» полковника Данильченко. Наступил черед «заболеть» и ему. Относительно начала этого «заболевания» наши мемуаристы расходятся. Фомин пишет, что Данильченко «заболел» и ушел в госпиталь (благо он находился тут же, в Зимнем дворце) ранним утром, когда никакого определенного решения о дальнейшей судьбе отряда еще не было. Сам же Данильченко изображает дело таким образом, что он почувствовал «переутомление» после того, как Хабалов, вернувшись от великого князя, отдал «ошеломляющий» приказ о возвращении в Адмиралтейство. «Этим приказом, – пишет Данильченко, – моя должность «коменданта обороны» ликвидировалась», и он мог «пойти в лазарет для получения медицинской помощи»[73].