Ефросин включил «Повесть о Дракуле» и один из своих сборников, но автором ее он не был и никаких дополнений к ее оригиналу (в отличие от оригинала «Слова о рахманах») в его рукописи нет: в этом легко убедиться по второму списку повести, сделанному в конце XV века другим писцом и в другом месте. Кирилло-белозерского книгописца интересовали, по-видимому, в значительной степени литературные особенности памятника: подобно Китоврасу или Ихнилату, Дракула в повести был сложной фигурой: явно неположительной, но и не только отрицательной. С Китоврасом его сближала еще одна черта: он загадывал своим собеседникам трудные загадки. Он испытывал таким образом турецкого царя, послов, монахов, нищих.
— Хощете (хотите) ли, да сотворю вас беспечалны (избавлю вас от печали) на сем свете, и ничим же нужни будете (ни в чем не будете нуждаться)? — спрашивал он нищих.
Глупые нищие, не понимая второго, зловещего, смысла этих слов, с восторгом соглашались. Дракула избавлял их от вечной нужды, сжигая в «великой храмине» (доме){97}. Здесь не только жестокость, но и испытание ума собеседников, и те из них, кто, по выражению автора, был «неизящен», т. е. лишен мудрости и остроумия, тяжко расплачиваются за это.
Ефросина, таким образом, могла привлекать в повести тема ума, остроумия, «виртуозности» в возрожденческом смысле слова. Но, конечно, этим не исчерпывалось значение самой повести. Центральной ее фигурой все же был государь, носитель власти, и автор, очевидно, не случайно сделал его «зломудрым».
Кто же был этот автор, когда, при каких обстоятельствах и кем была написана его повесть?
Переписав «Повесть о Дракуле», Ефросин сопроводил ее заметкой: «В лето 6994 фев[раля] 13 преже писал… в лето 6998 генв[аря] 28 вдругое переписах аз (переписал я), грешны Ефросин»{98}. 6998 г. — это 1490 г. по нашему летосчислению; указание на переписку «вдругое» (т. е. вторичную переписку), очевидно, относится к данному сборнику. Но повесть писалась, как мы видим, и «преже» (прежде) — до 1490 г.: она переписывалась Ефросином и в 1486 г. Значит, тот, кто написал ее и передал кирилло-белозерскому книгописцу, сделал это не позднее первой приведенной даты — 13 февраля 1486 года.
Повесть о Дракуле несомненно была написана по свежим рассказам о Цепеше, еще ходившим в соседних с Румынией землях. Сходные рассказы и анекдоты записывали немецкие авторы из близлежащих земель; записывал их и итальянский гуманист Антонио Бонфини, поселившийся при дворе венгерского короля Матвея Корвина (Матиаша Хуньяди) и писавший «Венгерскую хронику». Сходство русской повести с немецкими и итало-венгерскими повествованиями о Дракуле не текстуальное, а сюжетное, — очевидно, что это не переводы, а самостоятельные произведения, написанные на основе близких устных рассказов.
Автор русской повести сообщил немаловажные данные и о себе самом. Он был в соседних с Валахией землях, во всяком случае в Венгрии, вскоре после смерти Влада Цепеша. Автор сообщает о детях Дракулы: «Един при кролеве сыне живет (т. е. при сыне венгерского короля Матвея Корвина), а другой был у Варадинского бискупа (епископа города Варадина Великого, входившего тогда в состав Венгрии) и при нас умре (умер), а третьего сына, старейшаго, тут же на Будину (в Буде — столице Венгрии) видехом (мы видели)…»{99}Далее он рассказывает о судьбе «Мунтьянской земли» (Валахии), где соседний государь «Стефан молдовскый» (Стефан Великий, молдавский господарь в 1457–1504 гг.) посадил спустя несколько лет после Дракулы на престол «некоего воеводского сына, Влада именем», который был прежде монахом, а потом расстригся. Из этих слов ясно, что автор был в Венгрии в царствование Матвея Корвина, причем не один, а вместе с какими-то спутниками («при нас.», «видехом»). Происходило это во всяком случае после воцарения в Валахии («Мутьянской земле») Влада Монаха — т. е. после 1481 г. Посольства из России в Венгрию были в те времена достаточно редкими, но одно посольство было отправлено именно в те годы. Послы выехали в 1482 году, возглавлял посольство государев дьяк Федор Васильевич Курицын.
Время возвращения Курицына на Русь определяется довольно точно. Договор, заключенный русским послом с Матвеем Корвином, был направлен против польско-литовского государя Казимира Ягеллона, но начинать серьезную войну с королем Иван III пока не собирался. В грамоте Матвею Корвину, посланной несколько лет спустя, великий князь объявил «почином (началом войны) и наступом (наступлением)» на польско-литовского короля присоединение Твери в августе 1485 г., совершенное якобы за то, что «князь великий Михайло Тверской с Казимиром королем был в братстве, любви и докончании (соглашении)». Происходил же этот поход, по словам великого князя, «как до нас дошол наш посол Федор» и привез текст договора. Значит, к августу 1485 года (т. е. за пять месяцев до первой переписки «Повести о Дракуле») Курицын уже наверняка вернулся в Москву.
Федор Курицын был человеком книжным — одно написанное им сочинение, «Лаодикийское послание», известно, и мы к нему еще обратимся. Из Венгрии Курицын привез с собой некоего «угрянина Мартынку» — венгра или венгерского славянина, который мог при случае напомнить ему (а иногда и сообщить, если дьяк их не знал) анекдоты о Дракуле. Так, вероятно, и возникла «Повесть о Дракуле». И автором ее можно считать государева дьяка Федора Курицына.
В XV веке в России еще не было книгопечатания, и сочинение, которое автор хотел размножить, вручалось переписчику. Таким переписчиком и оказался для Федора Курицына опытный и достаточно известный к тому времени Ефросин. К февралю 1486 года он уже вполне мог переписать небольшую по размеру «Повесть о Дракуле»{100}.
Так, очевидно, и осуществилось знакомство (очное или заочное) двух героев нашего повествования — книгописца Ефросина и дьяка Федора Курицына.
Федор Курицын
Дату возвращения Курицына в Москву приходится устанавливать ио косвенным данным потому, что обратный путь его оказался не совсем легким. Летом 1484 г., проезжая из Венгрии через Молдавию, Федор Васильевич был задержан турецким военачальником в Белгороде (Читатеа Алба, Аккерман) — молдавском городе, как раз перед этим захваченном турецкими войсками. У задержавших Курицына турок не было, впрочем, особенно дурных намерений: просто султан не имел еще дипломатических связей с московским государем, и турки были непрочь завязать их хотя бы таким способом. В Белгороде Курицына продержали довольно долго — пока об освобождении русского посла не похлопотал союзник Ивана III и вассал султана — крымский хан Менгли-Гирей.
В отличие от бояр, старших советников Ивана III, доставшихся ему от отца, дьяк Федор Курицын, очевидно, был сверстником великого князя, начавшим жизнь тогда же, когда и тот, — в середине XV века. Рода он был незнатного, своими служебными успехами обязан прежде всего себе самому.
Жизненный опыт, приобретенный Курицыным, во многом совпадал с жизненным опытом кирилло-белозерских летописцев и Ефросина, но на события тех лет он смотрел с несколько иной точки зрения.
Дьяк, ведавший преимущественно дипломатическими делами, Курицын, конечно, сознавал, как неубедительны были те аргументы, которыми его государь обосновывал походы на Новгород. Особенно мало заботился Иван III об обосновании последних походов, начавшихся летом и осенью 1477 г. Формальным поводом к походам было утверждение великого князя, будто новгородцы в мае через своих послов назвали его «государем», а затем отреклись от этих слов. Достаточно взглянуть в текст московского великокняжеского свода, доведенного как раз до июня 1477 г., чтобы убедиться, что никакого известия о специальном приезде в 1477 г. новгородских послов, назвавших Ивана III государем, там нет. Рассказ же этот — позднейшее добавление к летописному повествованию в своде 1479 г., составленном уже после окончательной победы над Новгородом и уничтожения республики{101}. Отправляя в Новгород посла, Иван III, видимо, предполагал две возможности: либо новгородцы согласятся на новый титул, и тогда новые порядки придется вводить «миром», либо они ответят на него хотя бы какими-нибудь враждебными действиями, и тогда можно начать поход. Но не произошло ни того, ни другого.
