– Значит, она была внизу, когда на нее напали, убежала сюда, а злоумышленник поднялся и добил ее, – резюмировала Уайт.

– Похоже на то, – осторожно согласилась Джейкобс.

– Так много ударов означают личные мотивы, – отметил Декер.

– Но нам еще пахать и пахать, – встрял Эндрюс. – Место преступления сложное.

Оглядев скомканную постель, Амос зафиксировал тот факт, что матрас сбился с пружинного блока.

Уайт будто прочла его мысли.

– Похоже, схватка разыгралась там.

– Вы упоминали оборонительные повреждения? – переспросил Декер, заметив порезы на предплечьях женщины.

– Да, – подтвердила Джейкобс. – Для человека, на которого нападают с ножом или тупым орудием, вполне естественно пытаться отразить удары руками. Множественные порезы. Однако смертельным, вероятно, стало ранение в нижнюю часть грудины. Судя по расположению и глубине, оно, вероятно, полностью перерезало ей аорту. Наверняка смогу сказать после вскрытия.

– Какие-нибудь следы под ногтями? – спросила Уайт.

– Предварительный осмотр не выявил ничего. При вскрытии проведу более тщательное исследование.

– Кровь на ладонях, коленях и ступнях? – указал Декер.

– Объясняется тем фактом, – вызвался Эндрюс, – что на нее напали внизу, она наступила в собственную кровь, быть может, упала, и кровь попала на колени. Взбежала сюда. Отпечаток на стене у лестницы остался, несомненно, когда она оперлась, чтобы не упасть, – как и брызги на лестничной дорожке.

– Есть какие-нибудь признаки сексуальных посягательств? – спросил Декер, отнюдь не убежденный этой гипотезой, пока образы пятен крови на лестнице и в студии прокручивались перед его мысленным взором.

– Предварительно я осмотрела, – ответила Джейкобс. – Ни малейших признаков. Узнаю больше, когда она будет у меня на столе. Впрочем, не думаю, что ее пытались изнасиловать.

– Мило, что убийцы оставили нам этот небольшой символ… – Амос поглядел на повязку.

– А зачем завязывать ей глаза, а потом прорезать отверстия, чтобы были видны глаза? – выступил вперед Эндрюс.

– Скорее всего, глаза ей завязали уже посмертно, – отметила Джейкобс.

– Это само собой, – отрезал Декер.

– Вы сказали, символ? – переспросила Уайт, разглядывая повязку.

– Дама была судьей, – растолковал Декер. – Правосудие должно быть слепым. Только в ее случае, предполагаю, это было не так – во всяком случае, по мнению убийцы, принявшего все меры, чтобы она видела ясно, насколько это дано покойнику.

Эндрюс невольно втянул воздух сквозь зубы.

– Блин, а ведь это может быть правдой…

– Откуда взялась повязка? – спросил Декер.

– Из гардероба судьи, – сообщила Джейкобс. – Взята из ее комплекта носовых платков.

– А убийца не оставил никаких следов в гардеробе или здесь? Отпечатки ног, остаточные брызги крови после нападения на судью? – задала вопрос Уайт.

– Пока что мы ничего не нашли. Мы еще ведем дактилоскопирование и возьмем отпечатки у родных и друзей – конечно, для отсева.

– Значит, это могло быть сделано сгоряча, – констатировал Декер. – Уж убийство-то определенно. И убийца взял платок судьи, вместо того чтобы воспользоваться принесенным, переиначенным в маску заранее. Чем он мог воспользоваться, чтобы прорезать отверстия?

– Мы не нашли никаких пригодных для этого предметов со следами крови.

– Убийца мог или могла воспользоваться для этого ножом, а затем забрать его с собой, – предположила Уайт, заметившая листочек в пакете для улик рядом с покойницей. – Листок нашли здесь?

Джейкобс кивнула.

– На самом деле его положили на тело.

Уайт поглядела на листок в прозрачном пластике.

– «Res ipsa loquitor»[3].

И оглянулась на Декера, не спускавшего с нее глаз.

– Здесь есть бумага или ручка, соответствующая записке или чернилам? – осведомился Амос.

– Ручка ширпотребовская, но схожих листков мы тут пока не нашли, – выложил Эндрюс. – Возможно, его принес убийца.

– Отпечатки на записке есть? – спросила Уайт.

– Нет.

– Если убийца принес листок, это попахивает предумышленностью, – отметила Уайт.

– Да, – согласился Декер. – Но в сочетании с маской и неистовой поножовщиной получается весьма противоречивое место преступления.

Оглядевшись, он заметил фото на прикроватной тумбочке. На фото была усопшая с мужчиной и подростком по бокам.

Взяв фото рукой в перчатке, Эндрюс сообщил:

– Конечно, это судья Камминс. И ее бывший муж Барри Дэвидсон, и их сын Тайлер. Судя по фону, снято в клубе.

– В каком клубе? – уточнила Уайт.

– «Харбор-клубе». Прямо вдоль побережья, минут пять. Они были его членами. Ну, судья была.

– А ее бывший и сын? Они члены?

– Мы связались с Барри Дэвидсоном. Он живет по соседству.

– Алиби?

– Он был с сыном. На этой неделе его очередь.

– Значит, сын – его алиби? – уточнил Декер.

– Да. Как я понимаю, мальчик сокрушен.

– Сколько ему?

– Семнадцать.

– Вы знаете ее бывшего и сына? – спросил Декер.

– Я знаком с Барри Дэвидсоном.

– И, очевидно, знаете этот клуб, раз узнали его по фото.

– Да, я тоже состою в «Харбор-клубе».

Амос окинул взглядом дорогостоящий костюм и туфли собеседника.

– Это ваш «Лексус» снаружи?

– Да, а что?

– Ничего. А «Мазда» – колеса Дреймонта?

– Да, – подтвердила Джейкобс, с тревогой глядя то на одного, то на другого.

– Итак, что вы предполагаете о случившемся здесь вчера ночью, агент Эндрюс? – спросил Декер.

Эндрюс бросил взгляд на Уайт и на минутку примолк, собираясь с мыслями.

– Я думаю, все выглядит достаточно ясно. Поскольку насильственного проникновения в дом не было, либо одна из дверей не была заперта, либо неизвестного или неизвестных впустили в дом добровольно. Тот факт, что судья была в нижнем белье, наводит на мысль, что Дреймонта застрелили первым. Судья, услышав шум из спальни, надела халат, спустилась на первый этаж, где и подверглась нападению. Побежала обратно в свою комнату – вероятно, чтобы запереться. Но не смогла. Там ее и убили. Потом оставили записку и завязали ей глаза.

– Если Дреймонт впустил злоумышленников, значит, должен был их знать. Либо он сам, либо они были знакомы с судьей, – присовокупила Уайт.

– Но если убийства произошли от полуночи до двух часов ночи, для гостей как-то поздновато, – заметил Декер.

– А не мог ли Дреймонт участвовать в этом – впустил злоумышленника, а потом передумал? Или убийца не хотел оставлять свидетелей? – высказалась Уайт.

– Это определенно возможно, – согласился Эндрюс.

– Кто сообщил в полицию о трупах? – спросил Декер.

– Позвонила ближайшая соседка, Дорис Клайн. Вышла сегодня на заднюю террасу выпить кофе и полистать планшет, и увидела, что задняя дверь дома Камминс распахнута. Пошла проверить, всё ли в порядке. Было уже после девяти. А судья обычно выезжает в суд еще до того. Клайн подошла к задней двери, прошла в кухню, а затем в студию, где и увидела труп Дреймонта. Бегом вернулась в свой дом и вызвала копов. Они тоже нашли тело судьи и позвонили нам из-за ее федерального статуса. Я уже связался со Службой федеральных маршалов, чтобы их подключить. Я был занят здесь, но планирую следующим делом допросить Клайн.

Рассеянно кивнув, Декер оглядел комнату еще раз, отпечатывая каждую мелочь в облаке своей памяти, как он стал называть ее теперь. Впервые узнав о своей безупречной памяти, Амос назвал ее «жестким диском», но времена меняются, и надо меняться вместе с ними.

Его гипертимезия – изумительный инструмент для детектива, но порой она ошеломляет. Ему сказали, что во всем мире меньше сотни человек, которым поставлен такой же диагноз, и Декер предпочел бы не быть одним из них.

Большинство людей с гипертимезией сфокусированы на воспоминаниях о личных событиях, переживаниях прошлого, по большей части автобиографического свойства. Из-за этого, как узнал Декер, они зачастую склонны застревать в прошлом, потому что беспощадный поток воспоминаний нескончаем. И хотя Амос, несомненно, отчасти не избавлен от этого, его мнемоническое воспроизведение заметно отличается. Практически всё, что он слышит, видит или читает в настоящем, навсегда шифруется в его сознании и может быть извлечено по желанию.