– Здравствуй, княже, – я вежливо поклонился.

– Вот, значит, ты какой, Кеннер Арди, – князь нетерпеливо махнул рукой, отсылая прочь впустившего меня секретаря. – Садись. Так значит, ты из Хомских?

– Мой дед Данята был Хомским, княже, – подтвердил я.

– Достойное семейство, – сказал Воислав, пристально меня разглядывая. – Нам, владимирцам, твои предки немало крови попортили в своё время.

– Мы давно уже друг с другом не воюем.

– Кровь можно портить и не воюя, – ухмыльнулся Воислав. – Ты вот моего Мирона казнил, а он мне был дорог. Поторопился ты – я бы его выкупил, и не поскупился бы.

– Не мог я его в живых оставить, княже, – ответил я, глядя ему в глаза. – И прости меня, княже, за дерзость, но я бы тебе его не отдал. Меня бы своя семья уважать перестала, если бы я кровь семьи за деньги прощал.

– Он твою девку не убил, – нахмурился тот.

– Приказал допросить и убить, этого достаточно. Просто нам повезло, мы успели чуть раньше. Твои люди успели её только избить.

Воислав поморщился, но продолжать эту тему не стал.

– Кому-нибудь рассказывал, как меня нагнул?

Князь давил и взглядом, и голосом, и сопротивляться этому давлению было совсем непросто.

– Если ты про историю с вирой, княже, то за пределы семьи ничего лишнего не ушло. А насчёт «нагнул» ты неправ, – я встретил его взгляд своим, – я тебя не нагибал.

– Не нагибал, говоришь?

– Моя мать – человек не посторонний. Ты посягнул на нашу семью, и чего ты ожидал? Что она примет тебя как ни в чём не бывало?

– Я твою семью не трогал! – рыкнул Воислав.

– Её тронули твои люди, выполняя твои задания, – с напором сказал я. – Ты был за них в ответе.

– Ты сам с моих людей кровью взял!

– Потому мы и согласились уладить дело вирой! Если бы ты их укрывал, ни я, ни моя мать с тобой говорить бы ни стали.

– Наглый ты не по чину, – со злостью посмотрел на меня князь.

Я встал и поклонился.

– Прошу простить меня, княже, за дерзость, – сказал я твёрдым голосом и снова сел.

Воислав смотрел на меня тяжёлым взглядом и молчал. Смотрелось всё это страшновато, но эмпатия подсказывала мне, что настоящей злости в нём нет. Нет, он, конечно, злится, и наглость моя и в самом деле ему не нравится, но вот настоящего бешенства в нём и в помине нет. И вообще, этот разговор больше похож на какую-то проверку, чем на выяснение отношений. Как будто он решил попробовать меня согнуть и посмотреть – согнусь или нет?

– Ладно, – наконец махнул рукой князь, – дело прошлое. Есть ли между нами что-нибудь нерешённое?

– Для семейства Арди эта история в прошлом и забыта, княже.

– Ну и ладно, – успокоился Воислав. – А скажи мне, Кеннер – как ты отнесёшься к тому, чтобы переехать к нам во Владимир?

– Прости, княже, – покачал я головой, – я не Остромир Грек, и своей верностью не торгую.

Воислав с неудовольствием поморщился.

– Грек верностью не торговал, – возразил он с лёгким раздражением.

– Предатель никогда себя предателем не считает, – пожал я плечами. – Он или с тиранией борется, или ещё как-нибудь себя оправдывает. Но Грек изменник, и мы с тобой оба это знаем.

– Про твою измену речи нет, – недовольно сказал Воислав. – Мы же не воюем, как ты сам заметил. Вы вполне можете жить где хотите, Яромир вас на цепи не держит. Многие новгородцы у нас живут, да и наших в Новгороде немало.

– А если просто уезжать, так нас слишком многое здесь держит – дом, родственники, вот эта же клиника матери, в которую она душу вложила. Извини, княже, но мы слишком сильно связаны с Новгородом.

– Да, надо было раньше вас зазывать, – вздохнул Воислав, как-то вдруг потеряв свою жутковатую ауру, и ставший похожим просто на старого усталого борца. – Мирон, покойник, вас проворонил, поздно доложил, а там уже Яромир успел вас привязать. Ладно, иди, Кеннер – долгов меж нами нет, враждовать не будем, а там, глядишь, и подружимся.

Сегодня мы наконец устраиваем персональную выставку Ленки в Центре современного искусства на Плотницком ручье. Сказав «мы», я, пожалуй, изрядно себе польстил – моё участие состояло исключительно в устном распоряжении выделить необходимые средства. Организацией выставки занимались мама с Ленкой, а все финансовые вопросы решала Зайка. Женщины у меня просто золото – они считают, что я и так слишком загружен важными судьбоносными решениями, и стараются без веской причины меня не напрягать. В принципе, я и в самом деле загружен, но не всегда, а временами просто бессовестно пользуюсь образом вечно занятого руководителя. От этого мне бывает стыдно, но несильно.

Всё-таки, что ни говори, а общественное положение само по себе даёт аристократам нечестное преимущество. Кто бы пошёл на персональную выставку никому не известной художницы, никогда раньше не выставлявшей свои картины на публику? Кроме разве что друзей и близких родственников? Однако если никому не известная художница носит фамилию Менцева-Арди, то это кардинально меняет ситуацию. Все сколько-нибудь заметные газеты прислали своих корреспондентов, по залам бродили представители практически всех аристократических семей и родов, а руководство Гильдии живописцев и скульпторов присутствовало в полном составе. Хотя с последними-то всё было ожидаемо – попробовали бы они не присутствовать, учитывая, сколько Ленка регулярно им жертвует. Выставка определённо стала заметным событием в культурной жизни Новгорода. Но что меня поразило больше всего, так это то, что и у входа выстроилась длинная очередь обывателей, вроде бы никак с нашей семьёй не связанных. То ли газеты создали совсем уж несусветный ажиотаж, то ли народ и в самом деле интересуется, что там малюют аристократки в перерывах между шопингом и угнетением крестьян.

Я переходил из зала в зал, кивая многочисленным знакомым, и изредка останавливаясь поговорить. Так постепенно и добрался до зала, в котором ещё не был, где и обнаружил Алину.

– Привет, Кен, – улыбнулась мне она, мимолётно коснувшись губами моей щеки. – Я вижу, ты популярен среди некоторых художниц.

– Сам не ожидал, честно, – признался я, с изрядным смущением оглядывая зал. – Оказывается, Лена не всё мне показывала. Далеко не всё.

Этот немаленький зал был целиком посвящён мне. Кеннер хмурится, Кеннер улыбается, Кеннер сидит за столом, сосредоточенно делая пометки в бумагах, Кеннер в тренировочном костюме бежит по аллейке. Кеннер был везде. В целом картины показывали меня в таком лестном свете, что я действительно почувствовал смущение. Если бы у меня были хоть малейшие сомнения в том, что жена меня действительно любит, они бы сейчас испарились без следа.

– Очень интересно посмотреть на тебя глазами Лены, – с улыбкой продолжала Алина. – Я, конечно, всегда знала, что она к тебе хорошо относится, но даже не подозревала, насколько.

– Не смущай меня, Лина, – попросил я, – я и так смущён дальше некуда.

– Ещё и скромный, – хихикнула она. – Ну всё, всё, больше не буду.

– Как тебе выставка вообще? – немного неловко перевёл я тему.

– Неожиданно, – призналась Алина. – Нет, я помню, ты говорил, что Лена хорошо рисует, но вот это вот всё далеко выходит за рамки просто «хорошо рисует». Это талант без всякого преувеличения. И судя по количеству картин, рисует она очень давно. Почему же вы раньше ничего не выставляли?

– Разговоры про это шли уже несколько лет, но как-то всегда находились более срочные дела, а сама Лена никогда не настаивала, – повинился я. – Нехорошо, конечно, так относиться к жене, но почему-то мне и в голову не приходило, что это может быть для неё важным.

– Ну хоть сейчас об этом задумался, значит, всё-таки не безнадёжен, – одобрительно улыбнулась Алина. – Как у тебя вообще дела? Что-то давненько мы с тобой не виделись – может, заглянешь к нам как-нибудь?

– Может, и загляну при случае, – не стал обещать я ничего определённого. – Много дел сейчас навалилось, да и вообще время какое-то напряжённое.