Уже к концу недели в дом к Аввакуму стала по необходимости наведываться жена кузнеца Анна, а вслед за ней явилась и пушкарская вдова Зинаида. Обе они оказались бабами в своем домашнем деле знающими, мигом навели порядок в протопоповом жилище, обещали в скором будущем заняться побелкой стен, принесли с собой кое-какую посуду, торопили Яшку Плотникова, который после встречи с дьяком и стражниками стал редко появляться, ссылаясь на свою занятость и отсутствие нужного материала.

— Ты уж поспешай, поспешай Яков Спиридонович, — уважительно наставляла его Анна. — Изба, почитай, полгода незапертой стояла, вот из нее добрые люди, кому не лень, все что можно и повыносили, одни голые стены оставили. Батюшке теперь ни сесть, ни лечь негде, а скоро должна матушка его с детишками подъехать, тогда совсем нехорошо будет.

—

А я-то тут при чем? — почесывая патлатую голову, удивился Яшка. — Я из того дома ничегошеньки не взял, хотя и видел, как народ тащил чего ни попадя.

—

Чего ж не остановил? Поди, вместе и пропили…

—

Н-е-е-е, я к тому непричастен.

—

Да я тебя и не виню, а все одно помочь человеку надо.

Не умеющий отказывать в таких случаях Яков соглашался, тем более что и Капитолина уже не раз интересовалась, как там продвигаются дела в доме, где поселился новый батюшка, а потому он почти каждый день приходил в дом, смотрел на пустые стены, шевелил губами и шел обратно.

Аввакум понял, что он вряд ли чего дождется от Якова, который жил, казалось, в ином мире и брался за работу, лишь когда какая-то невидимая и непонятная другим причина побуждала его к тому. Поэтому в очередной его приход спросил:

—

Скажи, скоро ли закончишь все, что обещал?

—

Да я уж и не помню, чего мной обещано было, — в раздумье отвечал тот. — Не лежит у меня душа к этой работе, сам не знаю, почему. И материала сухого нет у меня, а где его взять, не знаю.

Анна, слушавшая их разговор, неожиданно ткнула сухим кулачком Якова в бок и сказала:

—

Нехристь ты, однако, Яков, как есть нехристь. Ты уж уважь человека, найди этот распроклятый материал, а батюшка за тебя помолится, а то ведь живешь, точно басурманин какой, и в церкви святой тебя сроду не увидишь. Так говорю, батюшка? — почтительно спросила она Аввакума.

Тот ничего не ответил, лишь слегка качнул головой, не зная, как себя вести с упрямым мастером, который вроде и от работы не отказывался, но и не спешит браться за дело.

—

Как это — в храм не хожу? — вскинул Яков голову. — Намедни был, не исповедовался, правда, но батюшка наш видел меня, можете его спросить.

—

Ладно, то не мое дело. — Аввакум сделал несколько шагов вдоль стены, изучающе посмотрел на Якова, так и продолжавшего стоять у порога в позе кающегося грешника. Потом открыл привезенный с собой ларец, вынул из него отрез дорогого сукна, подаренного ему кем-то из прихожан во время проводов, и издалека показал тому. — Не думай, будто задарма работать станешь, расплачусь сразу, как все исполнишь, можешь не сомневаться, не обману. Вот Анна тому порукой будет.

—

Да-да. — Та торопливо закивала головой. — Ты уж, Яшенька, постарайся, изладь все поскорее, а батюшка Аввакум тебя не обидит.

Яков равнодушно посмотрел на отрез и не выразил ни малейшей заинтересованности, а потому даже отвернулся в сторону, проговорив:

—

На кой он мне? Я такой одежи сроду не нашивал, к другой привык. Оставь ее, батюшка, лучше себе. Или вон Анне предложи. Она тому отрезу мигом применение найдет. Я ж гляну, что у меня на чердаке с лета лежит, может, и хватит стол изладить. Но обещать не буду…

С этими словами он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

—

Вот ведь человек какой этот Яшка. То робит и день, и ночь, а то сидит без дела и на дорогу глядит, не отрываясь, будто видит что-то, ему лишь одному понятное. Чудной он, таких как он, сроду не встречала. На болезного не похож, но и здоровым не назвать. Однажды, говорят, так заработался, несколько дней не пил, не ел, нашло на него чего-то там такое, едва не помер. Батюшка наш его едва отчитал, чуть не всю ночь подле него провел. Одна вдова его пожалела, привела того батюшку, спасла Якова от смерти. Теперь так и живут вместе.

Аввакум с интересом выслушал ее, но ничего не ответил, хотел было убрать дорогой отрез обратно в ларец, но Анна остановила его:

—

Не дадите ли мне подержать его? — потянулась она к нему. — Сроду такой красотищи в руках не держала…

Все так же молча Аввакум подал ей отрез и присел на лавку.

—

Скажите, батюшка, а если я вам найду все, что по хозяйству требуется, могу попросить его? За него на рынке можно хорошие деньги выручить. Но, если он вам нужен, скажите, просить не стану. — И она вернула отрез протопопу.

—

Мне бы первым делом печь наладить, а то без нее тепла в дом не нагонишь. Да такую сложить, чтоб детей на нее можно было положить. Ну и кровать, стол, полки разные под посуду. Найдешь людей?

—

А вот и найду. У нас печи не складывают, а из глины бьют. Мой мужик, хоть и кузнец, но кое-что умеет. Поговорю с ним, если глины найдет, сделает…

И точно. На другой день несколько хмурых мужиков притащили в бадьях сырую глину, что, видать, хранили где-то в тепле для таких дел, и взялись за печку. И Яшка, придя в очередной раз, словно по обязанности, включился в общую работу, помогал чем мог. А через день притащил здоровенную столешницу под стол, приладил к ней ножки и, похлопав крепкой рукой по своему изделию, степенно сказал:

—

Знай наших! Пользуйтесь на здоровье. Всем миром и работа иначе идет, сама мастера ведет.

Нашлись у Якова и сухие доски под полки для посуды, и он даже обещал на днях изладить люльку для малыша.

Тем временем мужики без особой спешки за два дня закончили печь и пустили первый дым, наказав сильно пока что не топить, пока вся она не просохнет. Аввакум с радостью смотрел, как на глазах преображался дом. Он перестал выглядеть убого, и в нем, потихоньку затеплилась жизнь, запахло терпким запахом смолы и сырой глины. И всем этим он был обязан Анне, которая не только верховодила печниками, постоянно подгоняя их, но и нашла где-то широкую кровать, пусть неновую, но еще крепкую и вместительную. Ее установили у дальней стены, а в углу напротив Аввакум сам соорудил полку под иконы и снизу прицепил бронзовую лампадку. Когда он зажег ее, то окончательно понял, что это и есть его новое жилище, в котором предстоит прожить неизвестно какой срок до обратного возвращения в Москву, во что он твердо верил.

Анна, получив обещанный ей отрез, кинулась целовать Аввакуму руки, но тот лишь отмахнулся, сказав:

—

За добро платят добром, а за обман батогом. Если бы не ты, не знаю, как бы управился до приезда семейства моего. А чует мое сердце, где-то они уже близехонько, не сегодня, так завтра пожалуют. Спасибо тебе, Аннушка, храни тебя Господь!

Оставшись один, Аввакум встал на молитву, прося святых заступников скорого воссоединения с женой и детьми, зная, что и они мечтают о том же самом…

И точно, вечером во двор к Аввакуму прибежал соседский мальчишка, известивший, что возле монастыря его спрашивают какие-то приезжие. Он ощутил радостный укол под сердцем, кровь ударила в виски, ноги слегка ослабли, как то бывает в минуты радостных волнений, он даже оперся рукой о дверной косяк, чтоб удержаться и не упасть. А мальчик по-взрослому смотрел на него, не совсем понимая, чего этот степенный, грозного вида мужик испугался.

Даже ничего не спросив, не поблагодарив пацана за известия, он рванулся на улицу, потом, спохватившись, схватил в руки шапку, накинул на плечи отороченный лисьим мехом полушубок и, не разбирая дороги, перепрыгивая через сугробы, помчался по улице, приводя в замешательство смотревших на него с удивлением слободчан.