Я задохнулась от такой наглости.
— Как ты можешь? Я заботилась о тебе! Я спасла тебя от смерти! Я хотела тебя вылечить! Я дала тебе свободу! И как ты ею распорядился?!
— Свободу! — он шагнул ближе, звякнув цепями, и я испуганно отступила. — Мне любопытно: ты и правда верила, что это возможно? Или тебе просто нравится выглядеть спасительницей в собственных глазах?
Вот теперь совсем не хотелось делать для него что-то хорошее. Пусть сам себя спасает, сам лечит и сам о себе заботится.
Не ответив ни слова, я стрелой вылетела из его комнаты, хлопнула дверью, упала на кровать, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.
Но даже забыться в слезах было непросто: Джай, подобно раненому волку, ходил по своей комнате из угла в угол и гремел кандалами. Дождавшись, пока удушающие спазмы утихнут, я вытерла мокрое лицо, взяла корзину с шитьем и вышла наружу. Лучше уж сидеть в саду, вдыхая аромат цветов и наслаждаясь щебетом птиц, чем слушать метания загнанного зверя.
Шаг, еще один, и еще. Семь шагов в одну сторону и семь в обратную. Морщусь от боли: констебли били добротно, со знанием дела. Ничего не сломано, но ощущения — будто внутри месиво из мяса и костей. Спасибо, что нос и зубы остались целы.
Хорхе со своей плетью — мальчишка против них. Разодранная на спине кожа горит огнем, но это всего лишь плеть, и даже без мелких зазубрин на конце, как у Вильхельмо.
Вильхельмо, чертов ублюдок. Как же я сплоховал? Дни безделья в клетке у девчонки плохо сказались на реакциях тела. Его телохранители оказались проворней.
А теперь снова клетка.
Когда же я сдохну? Эй вы, там, в гребаном пекле, кто из вас должен был закончить мои дни на земле? Вы там упились до беспамятства, что ли?
И снова семь шагов, упираюсь лбом в стену. В подземелье было хотя бы прохладно, а тут даже стены нагреты, как в преисподней. Проклятый юг, провалился бы ты.
Дергаю плечом и замираю от злобных укусов боли: храбрись-не храбрись, а спине приходится несладко. Может, и зря прогнал девчонку. Сейчас бы лежал на постели мордой вниз, а ее пальцы прикасались бы к спине. Она всегда делает это так, словно дразнит.
И зачем сорвал на ней злость? Будто это она толкала меня к ублюдку Вильхельмо.
Семь шагов. Пальцы сжимают раскаленные солнцем прутья решетки. На левой руке безымянный и мизинец распухли и плохо сгибаются — не сломаны ли?
Слезы в ее глазах раздражают до одури. Борец за свободу, пекло ее дери. Да она хуже всех их вместе взятых. Те хотя бы не притворяются добренькими, а сразу показывают свое нутро. Не дают гребаной надежды. Надежды на то, чему не суждено сбыться.
Та, другая, тоже притворялась ласковой. Содрогаюсь, вспоминая: прикованный и беспомощный, лежу на столе. Тонкие пальцы гладят соски, ласкают, возбуждают. А затем протыкают кожу насквозь длинными острыми спицами, раскаленными на огне. Корчусь от боли, а она умащивает член липкой гадостью, которая жжется и заставляет пульсировать кровь. Хочешь-не хочешь, а затвердеет. Садится сверху, как на жеребца, и натягивает цепи, перекрывая дыхание и вышибая из меня дух.
Трясу головой, прогоняю видение. Нет, больше нет.
Эта на нее не похожа. Совсем еще девчонка.
Тепло рук в холодном подземелье. Прикосновения пальцев, от которых хочется стонать и просить не останавливаться.
Зачем наорал на нее? Наивная дурочка. Может, она и правда верила, что я отправлюсь на север. Вот только меня там не ждут.
Семь шагов до стены, пальцы царапают теплую известь. Эта клетка сведет меня с ума. Беру правее, ладонь скользит по дереву, толкаю дверь. Не заперто.
Госпожи нет. Нет уже долго. Кровать убрана, а я стою и пялюсь на нее, как безумец, увидевший призрака.
Зачем прогнал? Ласковые пальцы на моих плечах. Сейчас бы спину не жгло адским огнем.
Купальня свободна — резвись, сколько хочешь. Вот только в кандалах не очень-то и поплещешься.
Я тронулся рассудком или просто болен?
Выхожу в комнату госпожи, долго смотрю в распахнутое окно. Вот она, свобода. Так близко — возьми и владей… Если бы только свобода не была всего лишь иллюзией.
Разодранная кожа пылает, как на адской сковородке. Может, поэтому злоба лезет наружу изо всех дыр?
Падаю на колени, обхватываю голову руками. Хочется выть от бессилия. Хочется убить кого-нибудь. Я не могу больше сидеть здесь один, взаперти. Мне нужно выйти отсюда. На галеры, на плантации, на каменоломни — куда угодно, только не здесь, одному…
Зачем нагрубил ей? Что сумел доказать? Что хотел доказать? Разве рабам спускают такое с рук? Надо было проявить покорность. Надо было гнуть спину, просить, умолять…
Куда угодно, только не оставаться здесь в одиночестве.
День оказался тягуче долгим. Мысли в голове тоже тянулись лениво, как патока.
Я всегда считала себя миролюбивым человеком, с кузинами ссорилась редко, с дядей и тетей — вообще никогда. Однако здесь я удивительным образом умудрилась настроить против себя сразу всех: и свекровь, и мужа, и даже раба. Никому я не сделала ничего плохого, но каждый из них так или иначе норовил причинить мне боль.
Джай злил больше других. Я хорошо относилась к нему, сделала для него все, что могла, но он все равно недоволен. Какая черная неблагодарность! Теперь я и слова не скажу, если Диего захочет упечь его в темницу. И пусть сам думает, как оттуда выбираться. Небось, если бы его владельцем был мой муж, Джай бы не позволил себе говорить с ним в таком тоне.
Но после обеда я устыдилась своих мыслей. В Джае, разумеется, кричала внутренняя боль. Ему не на кого выплеснуть ее, а я подвернулась: слушаю, сочувствую… жалею. Вот только теперь и правда все меньше хотелось подходить к нему. Может, переселить его в комнату Лей и Сай, а девочек забрать к себе?
Ближе к вечеру, в ожидании возвращения Диего, мысли о Джае вытеснились мыслями о предстоящей ночи. О том, чтобы поддаться на уговоры мужа, не могло быть и речи, но и противиться его воле до конца жизни не выйдет. Что же делать?
Изабель полдня сладко пела мне в уши. Просто смотри, говорила она. В плотской любви нет ничего постыдного. Неужели тебе так трудно просто смотреть?
За ужином Диего старался вести себя подчеркнуто любезно. Я знала: это притворство. Но все же мирное общение мне нравилось куда больше, чем ежедневные ссоры.
Уже смеркалось, когда я, скрепя сердце, поднялась к себе в сопровождении Сай и Лей. В комнате Джая было тихо, и я немного расслабилась. Девушки искупали меня в теплой воде, расчесали волосы и заплели их в косы, тронули кожу в нескольких местах ароматными маслами, облачили в ночную рубашку и халат и проводили к покоям мужа.
Я словно бы проживала заново вчерашний вечер. Диего встретил меня с улыбкой, заставил выпить неприятного на вкус зелья. Ким и смуглокожая рабыня принялись старательно ласкать друг друга у нас на глазах. Отвар понемногу туманил разум, и тело помимо воли откликалось на откровенные ласки мужа. Я выпила из кубка еще, а потом еще, и в конце концов тело будто загорелось в ожидании мужских прикосновений. Дыхание участилось, перед глазами мелькали обнаженные тела, содрогавшиеся в страстном танце. Я прикрыла глаза… и в следующий раз открыла их только утром, обнаружив себя там же, где и заснула накануне вечером: в постели Диего. Муж безмятежно спал рядом, разметав руки в стороны и по-детски приоткрыв красивый рот. С колотящимся сердцем я ощупала себя: нет, не раздета. На всякий случай осмотрела и рубашку в поисках пятен крови, и теперь уже выдохнула с облегчением: похоже, обошлось.
Кима и рабыни нигде не было. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, я выскользнула из постели, накинула халат, сунула ноги в домашние туфли и ушла к себе.
Джай не спал: за дверью его комнаты слышался звон металла. Наскоро умывшись, я попыталась привести в порядок волосы: скоро рабыни придут будить меня к завтраку, меньше придется возиться со мной. Когда я вернулась из купальни, внутренняя дверь приоткрылась, и Джай появился на пороге. Я замерла в ожидании: что угодно могло взбрести ему в голову.
