Вильхельмо недовольно хмурится и подает бровью знак палачу. Тот отступает. Съежившаяся плоть еще не верит в свое спасение. Почему они не могут просто убить меня? Я согласен даже на мучительную смерть, только бы поскорей.
Внезапно лицо Вильхельмо озаряется.
— Приведите мальчишку!
От прикосновений чужих пальцев тело привычно каменеет, но его всего лишь освобождают от пут. Заставляют слезть со стола, ставят на колени, снова вздергивают за запястья. Сердце бешено колотится в нехорошем предчувствии. Вскоре оно подтверждается: в пыточную вводят испуганного подростка в одной лишь набедренной повязке. Аро. Его зовут Аро.
— Кажется, это твой любимчик? — усмехается Вильхельмо, кончиком хлыста приподнимая мне подбородок. Заставляя смотреть на мальчишку. — Я знаю, что ты взял его под свое крыло и не дал своим братьям развлечься как следует. Они до сих пор злы на тебя, это мне тоже известно. Что, если я сейчас отдам его им? И заставлю тебя смотреть?
Мальчишка всхлипывает и умоляюще смотрит мне прямо в глаза. Не смеет молить о пощаде — знает, что будет наказан. Нет сил выносить мольбу в широко распахнутых детских глазах. Зубы скрежещут: у меня все еще остались уязвимые места.
— Я согласен. Не трогайте парня.
Вильхельмо склоняется близко к моему лицу, вкрадчиво уточняет:
— Ты будешь драться как следует?
— Да.
— Учти, если обманешь, твой любимчик…
— Я сказал «да».
— Превосходно, — улыбается Вильхельмо и делает знак лекарю. — Займись им как следует, у нас мало времени. Он должен быть готов к Бою.
Когда она была еще девочкой,
Она ждала, что для нее будет открыт весь мир.
“Coldplay”, “Paradise”
Ступить на твердь пристани после столь долгого путешествия через океан было истинным удовольствием. Соленый запах морской воды, казалось, намертво въелся в одежду, в волосы, в кожу, в самое нутро, поэтому здесь, в огромном порту Кастаделлы, я его почти не ощущала. В ноздри ударила настоящая мешанина из непривычных запахов: аромат свежей корабельной смолы; навязчивые нотки дыма, смешанного с пряно пахнущим варевом — неподалеку, прямо за пристанью, в огромных полукруглых чанах готовилась уличная еда; терпкий запах мужского пота от снующих туда-сюда носильщиков и сходящих на берег матросов; резкий смрад гниющих рыбных потрохов. Однако в этот одуряющий чад тонкой нитью вплетался аромат нагретого солнцем камня и диковинных южных цветов.
— Посторонитесь, госпожа, — буркнул один из матросов, кативших по сходням пузатую бочку.
Я поспешно подобрала юбки и отошла в сторону, невольно отыскивая глазами какую-нибудь опору: уж слишком привыкла к океанской качке. Но тут же улыбнулась сама себе: теперь под ногами твердая земля, а привыкать к хорошему гораздо легче, чем к плохому.
Табличку с надписью «Адальяро» я заметила сразу. Ее держал мужчина лет сорока, рядом с которым неподвижно стояли еще двое — крупные и мускулистые, в коротких нательных безрукавках. Их лица, руки и бритые головы покрывал густой бронзовый загар.
Я поспешила подойти ближе, улыбнулась и протянула руку мужчине с табличкой.
— Добрый день, я Вельдана Несбитт, из Аверленда. Наверное, вы меня ждете?
— Вас, госпожа, — низко, почти до земли склонился мужчина, проигнорировав предложенную для рукопожатия ладонь. — Семья Адальяро приветствует вас на благословенной земле Саллиды. Не соблаговолите ли последовать за мной? Я провожу вас к карете.
— С удовольствием, — я широко улыбнулась, опуская ладонь и надеясь на то, что мою неловкость никто не заметил.
Книгу о социальном укладе, правилах поведения и этикета саллидианцев за время путешествия я изучила вдоль и поперек и знала, что здесь принято целовать дамам руку, хотя аристократы допускают и рукопожатия между мужчиной и женщиной. Но, возможно, я по незнанию совершила какую-то иную ошибку.
Лишь когда мужчина разогнулся, поклонившись еще раз, я обратила внимание на широкий кожаный ошейник и едва не охнула от удивления. Совладав с растерянностью, покосилась на шеи двух других мужчин: на них тоже красовались ошейники. К счастью, эти двое на меня не смотрели, исследуя напряженными взглядами толпу.
Конечно, я знала, что в Саллиде процветает рабство, но пока не увидишь раба воочию, не поверишь, что такое возможно на самом деле. Те книги, которые мне разрешили читать, упоминали о рабстве лишь вскользь и стыдливо умалчивали о подробностях. Поэтому я решила, что рабы — это такие же слуги, как у нас, только за работу им платят не деньгами, а едой, одеждой и кровом. А еще они не могут по своей воле поменять хозяина, но тут уж ничего не поделать.
— Позволите взять багаж, госпожа? — не поднимая глаз, спросил мужчина.
Телом он был крепок, но все же немолод, поэтому я снова покосилась на двух высоких смуглокожих мужчин, продолжавших стоять неподвижно подобно каменным статуям. Помогать они явно не собирались.
— Багажа у меня много, — я приветливо улыбнулась, не желая смущать единственного заговорившего со мной раба. — Я возьму вот эту сумку и корзину, однако у меня еще целый дорожный сундук и огромный чемодан. Не лучше ли нанять носильщика с тележкой?
Раб бросил на меня испуганный взгляд, но тут же опустил голову.
— Не извольте беспокоиться, госпожа. Я справлюсь.
Он ухватил тяжеленный сундук за плотные ремешки и взвалил себе на плечи. Я охнула, заметив, как он пошатнулся под весом груза. Но он устоял, да еще и подхватил другой рукой не менее тяжелый чемодан.
— Право же, я могу заплатить носильщику, — заволновалась я, но раб не сказал больше ни слова: то ли не мог говорить от натуги, то ли боялся вступать в спор.
Ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, перекинув через плечо ремешок объемистой сумки с личными вещами. Двое других рабов двинулись следом, отставая на полшага. Телохранители?
Впрочем, у меня были занятия поинтереснее, чем размышления о том, чего я пока не могла понять. Вокруг простирался совершенно незнакомый город и едва ли не самый оживленный в мире порт!
У себя на родине, в далеком Сноупорте я никогда не видела такое количество народа в одном месте. Здесь же невозможно было пройти, чтобы не задеть кого-нибудь плечом: вокруг сновали и громко перекликались сходящие на берег пассажиры корабля, встречающие их родственники, носильщики с грузами, хохочущие во все горло матросы, торговцы уличной едой, шмыгающие под ногами полуголые мальчишки, что клянчили милостыню… Я покрепче прижала к груди сумку с кошелем и документами, но не переставала озираться по сторонам, впитывая глазами это диковинное место.
Когда я выезжала из Сноупорта, наступила поздняя осень, и одета я была по-зимнему тепло. Здесь же, в Саллиде, спустя месяц после отплытия, стояла настоящая летняя жара. Перед выходом из каюты я надела самое легкое из своих платьев, но все равно чувствовала, что еще немного — и сварюсь в нем заживо.
К счастью, карета ожидала неподалеку, и моему вынужденному носильщику не пришлось долго пыхтеть под тяжестью багажа. Он водрузил сундук и чемодан на багажную полку за облучком и устало вытер вспотевший лоб широким рукавом рубахи. Двое бритоголовых лихо вскочили на запятки, по-прежнему не обращая на меня внимания, а приветствовавший меня раб открыл золоченую дверцу и дождался, пока я заберусь внутрь.
Сюда не заглядывало вездесущее солнце, однако от духоты, царящей внутри, начинала кружиться голова. Где-то в сумке покоился веер, и я уже собиралась отыскать его, когда дверца кареты захлопнулась.
— Эй! — я выглянула из окошка, недоуменно глядя в спину рабу. — А вы разве не едете со мной?
— Еду, но сзади, госпожа, — повернулся и низко поклонился раб. — Внутри мне нельзя.
— Если я разрешаю, значит, можно, — улыбнулась я и снова приоткрыла дверцу, приглашая его внутрь. — Пока мы едем, расскажете мне о вашей стране.
Раб выглядел настолько испуганным, что я растерялась. Да что с ним такое? Ведь я не сказала ничего предосудительного.
