— Почему ты думаешь, что они угодят в ловушку? — задумчиво почесывает в затылке Жало.
— Делаю ставку на их самонадеянность, — отвечаю я, щурясь и прикрываясь ладонью от солнца. — Разведчики насчитали не более трех тысяч солдат, а это может означать две вещи: либо они и вправду считают нас кучкой безмозглых недотеп, либо это все, что они сумели наскрести без ущерба границе с Халиссинией.
— Тем не менее, три тысячи — это почти вдвое больше, чем нас, — хмурясь, замечает Зверь. — И они наверняка лучше оснащены и вымуштрованы.
— А ты думаешь, почему я добивался дисциплины в наших рядах? — вставляю не без издевки. — Итак, еще раз повторим наши действия. Как только дозорные на вершинах гор замечают войска противника — дают нам знать сигналом горна. Три сотни пехотинцев под моим началом составляют главное боевое ядро и остаются в долине, принимая на себя первый удар. Сзади нас прикрывает малая кавалерия. Когда все батальоны врага подтянутся в долину, со стороны горной гряды должны ударить баллисты и аркебузиры, чтобы внести сумятицу в строй противника. За это отвечаешь ты, Зверь.
На татуированных скулах моего друга и соратника играют желваки, но он молча кивает.
— Жало дожидается, когда ряды саллидианцев расстроятся и начнут тесниться к югу, и только тогда выводит в бой большую кавалерию, разделенную на три роты. Ловушку захлопнет Акула, затаившийся в предгорье. И вот тогда твои люди, — вновь киваю на Зверя, — на канатах обрушиваются сверху, добивая врага. Вопросы?
— Только один — зачем тебе соваться в самое пекло? Ты — командующий войском и не должен подставлять себя под удар.
Я знаю, что Зверь прав, но гребаное честолюбие не позволяет мне мыслить разумно. Слишком давно я не ощущал вкуса настоящей битвы — он хрустит на зубах пустынным песком, блуждает в крови неутоленным зудом, врывается в ноздри вместе с дыханием. Это первый и пока мой единственный бой, в котором я выступаю в роли полководца.
— Я не стану прятаться за спины тех, кого выставляю в это пекло, — говорю твердо. — Если погибну, ты, Зверь, возьмешь командование войсками и управление городом на себя. Благословляю тебя продолжать нашу борьбу и освободить наших братьев от рабства.
— Пленных не брать? — с показной ленцой поводит плечом халиссиец Акула.
— Очень даже брать, — выразительно смотрю на парня, чьи глаза уже полыхают предвкушением скорой битвы. — Мы будем выменивать их жизни на жизни рабов из других городов. Имея в плену солдат регулярных войск, мы станем гораздо сильнее.
— Да помогут нам боги, — произносит Жало и вглядывается в открытый горизонт позади долины.
— Боги на нашей стороне, — уверенно заявляю я. — Иначе мы не выиграли бы свой первый бой. А теперь — на позиции, командиры. Еще до заката мы с вами встретимся снова — на большом пиру в честь великой победы!
Горн звучит трижды как раз в то время, когда мы с Жало достигаем подножия гряды. Оседлываем дожидающихся нас лошадей и во весь опор мчимся на намеченные позиции.
В последний раз перед схваткой объезжаю свои роты — их костяк состоит из самых сильных, смелых, обученных для Арены бойцов. Никакой суеты: спокойные, сосредоточенные лица, безукоризненный порядок в шеренгах. Я готов сожрать свои кожаные ножны, если у врага не создастся иллюзия, что на подступах к городу собралась вся армия бывших рабов.
У авангарда высокие крепкие щиты, готовые создать надежную защиту от стрел и арбалетных болтов, за небольшими укреплениями из песчаных насыпей расположились самые меткие стрелки.
И вот уже видно невооруженным взглядом войско врага — не менее стройными рядами оно подходит на расстояние выстрела.
Первые залпы раздаются со стороны противника, вслед за ними нас накрывает ливнем из стрел.
— Давай!!! — кричу я стрелкам, и долина превращается в пекло.
====== Глава 55. Очищение огнем ======
Комментарий к Глава 55. Очищение огнем глава пока не бечена
Арена, служившая с недавнего времени главным убежищем повстанцев, теперь превратилась в сплошной лазарет. Я растерянно стояла у входа, не решаясь войти, и наблюдала, как сюда без конца подвозили подводы с питьем и снедью, с ворохом чистых тряпок и бинтов, с мешочками резко пахнущих трав и дурмана. Страх сковал мои члены и разум, сдавил железным обручем сердце, не давал дышать — страх, что я больше никогда не увижу Джая.
Я до боли кусала губы и всматривалась в смуглые, сосредоточенные лица людей, в лица раненых, которых привозили сюда на телегах и приводили пешком, в лица тех, кто выходил из мрачной темноты древнего круга Арены.
Целый день я не находила себе места от тревоги. На закате со мной едва не случился нервный припадок, к тихой радости Изабель. Лей полдня просидела как на иголках, путаясь в шитье и пугая детей ответами невпопад, а после не выдержала и заявила, что пойдет в город, чтобы первой узнать об исходе битвы.
К вечеру в поместье прибежал оборванный мальчишка-посыльный с короткой вестью, что повстанцы победили и в город стекаются раненые вместе с пленными.
Удержать себя взаперти я больше не могла. Я весь день молила богов, чтобы сберегли Джая — единственного моего возлюбленного и единственного оставшегося в живых отца моим детям. Боль от его жестокого обмана и циничного предательства до сих пор сидела в сердце, но только сейчас я осознала, что вынесу что угодно — ссоры, холодность, отчуждение, даже вечную разлуку с ним — только не его смерть. Святой Творец, пожалуйста, нет!
Но среди снующих туда-сюда людей его не было видно. Несколько раз мне казалось, что я нашла в себе мужество спросить у кого-нибудь, что с ним стало, но каждый раз у меня отнимался язык, и раздраженный моим молчанием человек проходил мимо.
Удары судьбы следовало встречать лицом к лицу, но разве я недостаточно ударов вынесла в последний месяц? Я не готова, не готова услышать страшную весть…
— Госпожа Адальяро! — вдруг окликнул меня смутно знакомый женский голос. Я оглянулась и увидела девушку, что раньше прислуживала благородным дамам в уборных Арены. — Вы кого-то ищете?
— Тея! — я схватила ее за руку. — Скажи, ты не знаешь, что случилось с Джаем?
— С Джаем? — она непонимающе моргнула.
— С Вепрем…
— А, с Освободителем! — ее лицо просияло, но радость тут же сменилась растерянностью. — Не знаю, госпожа. Кажется, среди раненых я его не видела.
— А кто… Кто заботится о раненых там, внутри?
— Лекарь Гидо, госпожа. Провести вас к нему?
Меня заколотило мелкой дрожью. Гидо Зальяно уж непременно должен знать, кто жив, а кто умер…
— Да, пожалуйста, — попросила я, чувствуя, что еще немного — и лишусь чувств от тревоги.
Тея проводила меня внутрь, по-хозяйски расталкивая локтями мельтешащих вокруг мужчин и женщин. Вечерний свет в Арену проникал сквозь высокие узкие окошки под самым потолком, но также на ограждении бойцовского круга и кое-где на трибунах горели масляные лампы. В ноздри ударила тошнотворная смесь запахов: крови, пота, паленой плоти и испражнений. Даже хорошо продуманная древними зодчими система воздуховодов, благодаря которой внутри здания всегда ощущалась свежесть, не справлялась с испарениями огромной массы человеческих тел.
У меня заслезились глаза, и я ухватилась за руку Теи, как за спасительную соломинку. Она буквально волоком потащила меня к центру круга, некогда заполненного песком, а теперь — стонущими ранеными, лежащими на рваном тряпье. В сухопаром человеке, склонившемся над бесчувственным бойцом, я узнала доктора Гидо. Рядом с ним, по другую сторону от раненого, на коленях стояла Лей, окровавленными щипцами раздвигая края резаной раны. Ловкие пальцы лекаря уверенно держали тонкие ручки страшных на вид инструментов, орудующих внутри человеческого тела.
Мне стало дурно, и я на мгновение прикрыла глаза. Когда я открыла их, Тея уже исчезла, а лекарь зашивал рану.
— Доктор Гидо, — осмелилась позвать я, когда он вымыл руки в подставленном прислужницей тазу, в то время как две женщины волоком утаскивали все еще бесчувственного бойца, а другие тащили на его место другого.
