— Есть кое-что, что мы можем сделать, — сказала Эя. — Если мы будем проводить занятия по утрам, сразу после завтрака, у нас не будет за спиной насыщенный день. Мы будем приходить на занятия свежими.

Маати кивнул, показывая, что услышал, но не согласился. Кончики его пальцев опять пробежали по линиям пленения, касаясь страницы каждый раз, когда маленький недочет бросался ему в глаза. Он уже видел, как пленение спотыкалось таким образом. В те первые годы, когда Маати был начинающим поэтом, дай-кво говорил об опасности запутать мысли слишком усердной работой. Надежный способ потерпеть поражение — построить что-нибудь достаточно хорошее и не остановиться вовремя. С каждым небольшим улучшением большая структура становится все менее прочной, пока не рушится под грузом слишком большой истории.

Он спросил себя, не зашли ли они чересчур далеко, исправив так много мест, где не было настоящих ошибок, только разница во вкусе.

Эя приняла позу вызова. Он взглянул на нее внимательно, возможно в первый раз с того момента, когда она пришла в его кабинет.

— Ты думаешь, что я не права, — сказала она. — Можешь сказать вслух. Я слышала и более худшее.

Маати потребовалось несколько ударов сердца, чтобы вспомнить ее предложение.

— Я считаю, что это не может повредить. И еще я считаю, что это — не наша главная проблема. Мы смогли пленить Ясность-Зрения, встречаясь вечером. Но это, — он тряхнул бумагами, которые держал в руке, — кое-что другое. Полумер будет недостаточно.

— Что тогда? — спросила она.

Он положил бумаги на стол.

— Мы остановился, — сказал он. — Несколько дней мы не будем прикасаться к ним. Вместо этого мы пошлем кого-нибудь в предместье за едой и свечами или почистим сады. Все, что угодно.

— У нас есть на это время? — удивилась Эя. — Все могло произойти. Мой брат мог жениться. Его жена могла забеременеть. Все гальты могли погрузить своих дочерей на корабли, а люди из городов могли сбежать в Киринтон, Актон и Марш. Мы находимся там, где не с кем поговорить, никакие посыльные не ездят мимо нас. У меня такое чувство, что время остановилось. Но это не так. Мы здесь уже много недель. Месяцев. Нельзя тратить время, которого у нас нет.

— И что ты можешь предложить? Двигаться быстрее, чем мы в состоянии? Думать более ясно, чем мы в состоянии? Мы можем, конечно, продолжать сидеть с серьезным выражением на лице и спрашивать себя, не нужно ли улучшить работу. Но разве ты никогда не видела больного человека, которому нужны покой и время? У нас то же самое.

— Я также видела, как больные умирают, — сказала Эя. — Время идет, и если ты ждешь чего-нибудь слишком долго, ты его не получаешь.

Ее рот хмуро изогнулся, под глазами залегли черные круги. Она укусила нижнюю губу и тряхнула головой, словно вела разговор с собственным сознанием и не соглашалась сама с собой. Уголек, горевший в жаровне, осел, в воздух взвилась дюжина искорок, сиявших как светлячки. Одна приземлилась на бумаги, уже холодная и серая. Пепел.

— Ты передумала, — сказал Маати.

— Нет. Не передумала, — сказала она. — Мы не можем рассказать об этом отцу. Еще нет.

— Мы можем послать письма к другим, — сказал Маати. — В каждом городе есть высшие семьи, которые выступили бы против плана Оты, если бы узнали, что в этот мир вернулся андат. Ты всю жизнь провела при дворе. Два-три человека, которым можно доверять, вот и все, что нам надо. А потом слухи дойдут до нужных ушей. Нам даже не придется говорить, где мы и кого пленили.

Эя расчесала пальцами волосы. Она молчала, и с каждым ее дыханием Маати чувствовал, что его надежды растут. Если он промолчит и даст ей немного времени подумать, она убедит сама себя. Она объявит об их успехе, и во всех городах Хайема узнают, что Маати Ваупатай остался верным им. Он никогда не сдавался, никогда не отворачивался от них.

— Это означает, что надо ехать в город, — сказала Эя. — Если я пошлю полдюжины зашифрованных писем со своей печатью из какого-нибудь предместья, в котором нет своего посыльного, на юге узнают, где мы находимся.

— Тогда Патай, — сказал Маати, разводя руки. — Нам нужно отступить на шаг от пленения. Письма выиграют для нас время, необходимое, чтобы все наладить.

Эя отвернулась и выглянула в окно. С кленов, росших во дворе, уже летели листья. Сильный порыв ветра или ураган, и их ветки останутся голыми. Коричнево-серый воробей прыгал с сучка на сучек. Маати отчетливо видел четкие метки на крыльях и черные глаза. Уже много лет вместо воробьев он видел размытые пятна. Маати посмотрел на Эю и удивился, увидев на ее щеках слезы.

Он коснулся ее плеча. Она не взглянула на него, но Маати почувствовал, что она наклонилась к нему, в определенном смысле.

— Я не знаю, — сказала она воробью, деревьям и тысячам упавших листьев. — Я не знаю, почему это должно быть важно. То, что он сделал, не секрет. Как и то, что я думаю об этом. У меня нет ни малейших сомнений в том, что мы сделали правильный выбор.

— И все-таки, — сказал Маати.

— И все-таки, — согласилась она. — Отец разочаруется во мне. Я привыкла считать себя достаточно взрослой и не думала, что его мнение имеет хоть какое-то значение.

Он поискал ответ, что-нибудь нежное и доброе, что могло бы усилить ее решимость. Но, не успев найти слова, он почувствовал ее напряжение. Убрав руку, он принял позу вопроса.

— Мне кажется, я что-то услышала, — сказала она. — Кто-то кричит.

Воздух расколол длинный пронзительный вопль. Голос женщины, но он не смог угадать, какой. Эя прыгнула со стула и исчезла темных коридорах раньше, чем Маати пришел в себя. Задыхаясь, с бьющимся сердцем, он последовал за ней. Крик не прекращался, и, оказавшись около кухни, Маати услышал другие звуки: грохот, стук, громкие голоса, требовавшие успокоиться или выкрикивавшие непонятные приказы, детский вой андата. Потом послышался начальственный голос Эи:

— Стоп!

Маати, прижав кулак к груди, обогнул последний угол, сердце билось как сумасшедшее. Там, где обычно мирно готовили еду, воцарился хаос. Глиняный кувшин с пшеничной мукой перевернулся и разбился. Тонкая каменная пластина, на которой Ирит рубила овощи, лежала на полу в обломках. Посреди комнаты стояла Ашти Бег, похожая на статую абстрактного мщения — нож в руке, подбородок высоко задран. Ванджит, прижавшая к груди хныкавшего андата, схоронилась в уголке. Большая Кае, Маленькая Кае и Ирит вжались в стены, их глаза и рты были широко распахнуты. Эя, со спокойным и начальственным выражением лица, выглядела как мать, приказывавшая своим непослушным детям отойти от края обрыва.

— Все кончилось, Ашти-тя, — сказала Эя, медленно идя к женщине. — Я заберу нож.

— Не раньше, чем я найду эту шлюху и вонжу его в ее сердце, — сплюнула Ашти Бег, поворачиваясь на голос Эи. Маати в первый раз увидел серые женские глаза, похожие на штормовые облака.

— Я заберу нож, — опять сказала Эя. — Или повалю тебя на пол и все равно заберу его. Ты знаешь, что скорее ранишь остальных, а не Ванджит.

Андат заскулил, и Ашти Бег крутанулась к нему. Эя неслышно шагнула вперед, обхватила ладонями локоть и запястье Ашти Бег, и повернула. Ашти Бег закричала, клинок зазвенел о пол.

— Что… — выдохнул Маати. — Что произошло?

Четыре голоса ответили одновременно, слова спотыкались одно об другое. Только Эя и Ванджит не сказали ничего, два поэта молча глядели друг на друга посреди словесного урагана. Маати поднял руки, приняв позу, которая требовала тишины и все тут же умолкли, за исключением Ашти Бег.

— …власть над нами. Это неправильно и нечестно, и не собираюсь притворяться, улыбаться и лизать ее зад только потому, что ей посчастливилось стать первой!

— Хватит! — сказал Маати. — Хватит, вы все. Боги. Боги. Ванджит. Пойдем со мной.

Девушка посмотрела на него так, словно видела в первый раз. Искаженное гневом лицо расслабилось. Ее руки тряслись. Эя шагнула вперед, встав между Ашти Бег и ее жертвой, пока Ванджит выходила из комнаты.