— Маати-кво! — крикнула Маленькая Кае, и он принял позу приветствия, которую повторили другие. — В зеленом горшке свежий чай. А вот чистая пиала. Эта, голубая.

— Эя рассказала нам новости из Патая, — сказала Ашти Бег.

— Маленькие, — сказала Эя. — Нельзя даже сравнить с тем, что вы делаете здесь.

— Ничего из того, что мы делали, пока тебя не было, — сказала Маленькая Кае с напряженной улыбкой и вспыхнувшим лицом, — не сравнится с тем, что мы сделаем следующим. — Она скрывала страх под нежеланием представить себе поражение. Маати налил себе чаю, который пах свежесобранными листьями.

— Вы уже видели Ванджит? — спросил он и опустился на подушку рядом с огнем, только чуть-чуть прокряхтев.

— Еще нет, — сказала Эя. — Большая Кае пошла будить ее.

— Возможно было бы лучше дать ей выспаться, — заметила Маленькая Кае. — Сегодня — ее день. Мне кажется грубым что-то требовать от нее только потому, что мы все хотим разделить этот день с ней.

Эя улыбнулась, но посмотрела на Маати. Между ними произошел мысленный разговор, не дольше, чем на три удара сердца. Сегодня будет решено больше, чем Ванджит и Ясность-Зрения. Скорее всего они все это знали, но никто не сказал ни слова. Маати наполнил чистую тарелку сладкой кашей и протянул ее Ашти Бег, чтобы та покрыла ее яблоком. Он не ответил на мысленный вопрос Эи: что мы будем делать, если она потерпит поражение?

Ванджит появилась раньше, чем он закончил тарелку. Она надела темно-синее платье с красными вставками и вплела в волосы стеклянные бусы и резные ракушки. Лицо было раскрашено, губы расширены и подрумянены, веки подведены. Маати не знал, что она привезла в школу краски и украшения. Она никогда не надевала их раньше, но сегодня утром выглядела как дочь хая. Когда на него никто не смотрел, он принял позу благодарности, обращенную к Эе. Она в ответ наклонила голову и слегка улыбнулась, допуская, что все это дело ее рук.

— Как ты спала, Ванджит-тя? — спросил Маати, когда она расправила подол платья и села рядом с ним.

Она взяла его руку и сжала ее, но не ответила на вопрос. Большая Кае принесла ей пиалу чая, а Ирит подала тарелку с намасленной кашей, уже прикрытой яблоком. Ванджит приняла позу благодарности, несколько скованную из-за еды и чая.

Пока они ели, разговор старательно избегал того единственного, что занимало их умы. Гальты, император, погода, припасы, которые Эя привезла из Патая, виды насекомых, специфические для сухих равнин вокруг школы. Все было подходящей темой, за исключением пленения и страха, лежавшего под их весельем и удовольствием.

Одна Ванджит, похоже, ни о чем не беспокоилась. Она была прекрасна и, в первый раз со времени их знакомства, уверена в своей красоте. Она искренне смеялась и расслабленно двигалась. Маати показалось, что он видит в ней уверенность женщины, которая собирается что-то сделать и не в состоянии представить себе, что это может оказаться не в ее силах. Его мнение не изменилось, когда они собрали и вымыли тарелки, подмели вырезанные сердцевины яблок и рассыпанное зерно и вынесли отбросы в яму у задней стены школы. Потом она взяла его за руку и мягко повела в сторону.

— Я хочу поблагодарить вас, — сказала она, когда они дошли до изгиба широкого коридора.

— Не вижу, чем я это заслужил, — сказал он. — Если есть что-нибудь, что я могу сделать для тебя…

На ее глаза навернулись слезы, сверкающая вода угрожала смыть краску для век. Маати взял конец рукава и аккуратно промокнул ее глаза. На коричневой материи появились черные пятна.

— После Удуна, — начала Ванджит, потом замолчала и начала сначала. — После того, что гальты сделали с моими братьями и родителями… Я думала, что больше никогда не заведу семью. Так лучше, чем если бы в моей жизни появился кто-нибудь, за кого я бы настолько переживала, что стала бы страдать, потеряв его.

— О, Ванджит-кя. Ты не должна думать об этом сейчас.

— Но я думаю. Думаю все время. Вы ближе всего к человеку, которого я могла бы назвать отцом. Вы самый самоотверженный человек, которого я знала, и для меня было честью участвовать в вашей работе. И я нарушила обещание, которое дала себе. Мне будет не хватать вас.

Маати принял позу несогласия и просьбы разъяснения. Ванджит улыбнулась и покачала головой, бусины и ракушки в ее косичках застучали, как удары когтей по камню. Он ждал.

— Мы оба знаем, что у меня мало шансов увидеть закат, — сказала она, мрачно и сдержанно. — Грамматика, которую мы создали, скорее догадка. Мы играем с силами более смертельными, чем огонь или потоп. Если я была кем-нибудь другим, я бы не поставила на себя и полоску меди, если бы вы предложили мне пари.

— Это неправда, — рявкнул Маати. Он не собирался кричать и понизил голос, когда опять заговорил: — Это неправда. Мы проделали хорошую работу. Не хуже того, что я выучил у дай-кво. У тебя шансов больше, чем у любого поэта, которого я видел. Если хочешь, я могу поклясться.

— Не обязательно, — сказала она. Из холла доносился веселый разговор, слышались взрывы смеха. Ванджит взяла его ладонь. Он никогда не замечал, что у нее такие маленькие ладони. Что она сама такая маленькая, едва выше ребенка.

— Спасибо вам, — сказал она. — Что бы ни случилось, спасибо. Если я сегодня умру, спасибо. Вы понимаете?

— Нет.

— Вы сделали мою жизнь терпимой, — сказала она. — Я никогда не смогу отплатить за это.

— Сможешь. Ты сможешь отплатить за его и с гаком. Не умирай. Добейся успеха.

Ванджит улыбнулась, приняла позу повиновения приказу, потом шагнула вперед и заключила Маати в медвежьи объятия. Он ласково прижал ее голову к своей груди, и зажмурился, на сердце было больно и тревожно.

Комната, которую они отвели для пленения, когда-то была спальней одной из более юных групп. Ровные ряды коек исчезли, из окон лился полуденный свет. Ванджит взяла округлый мелок и начала писать слова пленения на широкой южной стене, древние и современные слова сливались вместе в новой грамматике, которую они создали. С подушки Маати у задней стены буквы казались расплывчатыми и неясными, но он видел, по их форме, что с последнего раза пленение резко изменилось.

Эя сидела рядом с ним, положив руку на его, и, не отрываясь, глядела в противоположную стену. Она выглядела наполовину больной.

— Все будет хорошо, — прошептал Маати.

Эя кивнула, не отводя глаз от бледных слов на дальней стене, похожих на яркую тень. Ванджит закончила писать, вернулась к началу и медленно прошла вдоль всей стены, читая написанное; потом, удовлетворенная, положила мелок на пол. Посреди комнаты находилась единственная подушка, ее. Она остановилась у нее и повернулась лицом к маленькой группе у задней стены. Приняла позу благодарности, повернулась к лицом к пленению и села.

Маати очень хотелось встать и закричать. Он мог стереть текст со стены, опять поговорить о пленении, в последний раз проверить ошибки. Ванджит начала декламировать, он никогда не слышал таких интонаций. Ее голос был негромким, упрашивающим, нежным. Маати сжал кулаки и промолчал. Эя, казалось, перестала дышать.

Звук голоса Ванджит наполнил воздух, раскатываясь так, словно здание внезапно увеличилось. Зазвучало эхо, настоящий голос Ванджит пошел на убыль. Слова и фразы голоса и эха сливались в одно, рождая новые изречения и значения. Переливы девичьего голоса гармонировали друг с другом, и Маати услышал третий голос, ни Ванджит и ни эха, глубокий и звонкий, как у колокольчика. Он декламировал слоги, заимствованные у слов пленения, создавая еще один уровень звука и замысла. Воздух сгустился, спина Ванджит — плечи сгорблены, голова опущена — казалась слишком низко. Маати почувствовал запах горячего железа или, возможно, крови. Сердце забилось от невыразимого страха.

Что-то пошло не так. Мы должны остановить ее, сказал он Эе, но, хотя почувствовал, как слова протрепетали в горле, он их не услышал. Закольцованный голос Ванджит создал зону молчания, и Маати был бессилен прорвать ее. Появился еще один уровень эха, слова, казалось, вылетали из Ванджит раньше, чем она произносила их, приходя из будущего. Лицо Эи, сидевшей рядом, побелело.