Маати дал молчанию продлиться, частично для того, чтобы дать Эе подумать. А частично потому, что не знал, какую мудрость может предложить.

— Нет, дядя Маати, я не хочу останавливаться. Я только… я только надеюсь, что это принесет ей немного покоя, — сказала Эя.

— Не принесет, — тихо сказал Маати. — Это может исцелить некоторую часть ее. Может принести пользу миру, но андат никогда не приносил покой поэтам.

— Да, наверно не приносил, — сказала Эя, а потом добавила: — Я еду в Патай. Мне нужна повозка и одна из лошадей.

— Это необходимо?

— Мы не голодаем, если ты имеешь это в виду. Но покупка на рынке в Патае привлечет меньше внимания, чем покупки в предместьях. Лучше всего, чтобы никто не знал, что здесь живут люди. Кроме того, я хочу узнать новости.

— Если новости действительно есть, то у нас будет представление о том, как скоро Ванджит-тя должна попытаться пленить.

— Я думаю больше о том, сколько времени есть у меня, — сказала Эя. Она повернулась и поглядела на него. Теплый свет свечи и холодное сияние луны заставили ее походить на двух разных женщин, одновременно. — Это не остановится на Ванджит. Это не остановится ни на одной из них. Воплощение андата недостаточно для того, чтобы… исправить положение. Нужно пленить правильного.

— То есть Ясность-Зрения неправильный? — спросил он.

— Он не даст ребенка ни одной женщине. Он не вернет их обратно в руки мужчин, которые когда-то были их мужьями, и не заставит мужчин, вроде моего отца, перестать торговать женским телом, словно мы овцы. Он не сделает ничего такого. Это пленение должно доказать только одно — мы способны пленять. Решение существует. Но это не означает, что я буду достаточно сильной, когда придет моя очередь.

Маати взял ее руку. Он знал ее так много лет. Ее рука была так же мала, как в тот раз, когда он впервые увидел ее. Он помнил ее глубокие карие глаза, помнил, как она гулила и пряталась в руках мамы. Он все еще видел черты того юного лица в форме щек и решительного подбородка. Он наклонился над ней и поцеловал ее волосы. Она посмотрела на него, радуясь, что его так легко тронуть.

— Я только думаю, — сказал он, — сколько из нас несут это бремя в одиночку.

— Я знаю, что я не одна, Маати-кя. Но некоторыми ночами я чувствую себя одинокой.

— Так и есть. Безусловно так и есть, — сказал он и, через мгновение, спросил: — Ты думаешь, она сможет?

Эя молча встала и приняла позу, которая отмечала расхождение в нюансах, интимное, как семья, и пошла обратно в здание школы. Маати вздохнул, лег спиной на камень и поглядел в ночное небо. Падающая звезда вспыхнула на восточном небосклоне, промчалась на север и исчезла, словно потух уголек.

Маати спросил себя, смотрит ли еще Ота-кво на небо, или он слишком занят императорскими обязанностями. Днем и ночью власть, пиры и восхищение. Они могут похитить у него простые красоты, вроде ночного неба. Или, быть может, он боится упасть в глазах окружающих. На самом деле это может отрезать Ота-кво от всего того, что ценят люди пониже его рангом. В конце концов, планируя новую империю, он лишил всех раненых последней войной женщин любой надежды на простые человеческие радости. Ребенка. Семьи. Десятки тысяч женщин, отрезанных от жизни, на которую они имеют право, забывших о ней.

Он спросил себя, осталось ли в этом человеке достаточно человечности, чтобы радоваться падающей звезде или песне соловья.

Он надеялся, что нет.

Эя уехала на следующее утро. Главный тракт все еще находился в хорошем состоянии, и ехать по нему было на порядок быстрее, чем, как Маати, плестись по тропе, вилявшей между предместьями. Маати и остальные глядели, как она, одетая в простую одежду, с кожаной сумкой на боку, уезжает из селения дай-кво. Ее можно было принять за путешествующего лекаря. Быть может Маати себе это вообразил, но ему показалось, что Ванджит держала позу расставания дольше других, ее глаза более жадно следили за Эей.

Когда лошадь и повозка уехали так далеко, что даже пыль от колес и копыт стала невидима, они вернулись к обычным занятиям. До полудня они выскребали золу и опавшие десятилетия назад листья из каркаса одного из выпотрошенных зданий. Ирит нашла кости какого-то забытого мальчика, который сгорел в этом давно остывшем огне, и они устроили краткую церемонию в память убитых поэтов и мальчиков-студентов, по пути которых они сейчас шли. Ванджит особенно была серьезной и бледной, когда Маати закончил речь и бросил кости в только что разведенный костер, который, как он надеялся, превратит старые кости в достойный пепел.

Когда они шла обратно от погребального костра, он специально пошел рядом с ней. Оливковая кожа и глубокие глаза делали ее слегка похожей на его первую любовь, Лиат. Мать ребенка, который должен был быть его. Она еще не заговорила, а у него уже заболела грудь, как болит когда-то сломанная рука, предсказывая перемену погоды.

— Я думала о брате, — сказала Ванджит. — Он был почти ровесником этого мальчика. Но не высокородный, конечно. Они же не брали сюда обычных людей, верно?

— Да, не брали, — ответил Маати. — И женщин тоже не обучали.

— Странная мысль. У меня такое ощущение, что здесь — мой дом. Словно я всегда жила здесь, — сказала девушка, потом неуверенно перенесла вес с одной ноги на другую и слегка повернулась к Маати, продолжая идти рядом с ним. — Вы всегда знали Эя-тя, верно?

— Столько времени, сколько она осознает мир, — со смешком сказал Маати. — И, возможно, немного дольше. Перед войной я много лет жил в Мати.

— Она должна быть очень важна для вас.

— Она спасла меня, по своему. Без нее никого из нас здесь не было бы.

— Вы бы нашли способ, — сказала Ванджит странным голосом, намного более жестко, чем ожидал Маати. Или, возможно, ему показалось, поскольку, когда она продолжила, в ее словах не было особой остроты. — Вы умны и достаточно мудры, так что, я уверена, есть много людей в коридорах власти, которые бы вам помогли, если бы вы попросили.

— Возможно, — сказал Маати. — Но я с самого начала знал, что могу доверять Эе. А это многого стоит. Без доверия… ну, не знаю, пришла бы мне в голову мысль прийти сюда. Раньше я всегда старался держаться таких мест, откуда легко ускользнуть.

— Она сказала, что вы не разрешите ей первой пленить андата, — сказала Ванджит. — Одна из нас должна преуспеть, и только потом вы разрешите ей попытаться.

— Так и есть, — признался Маати, хотя на мгновение ему стало неловко. Он не хотел объяснять, почему так решил. К счастью Ванджит не стала развивать эту тему:

— Она показала мне план, который составила. Она работает исходя из тех же книг, что и я.

— Да, — сказал Маати. — Счастливая мысль — использовать источники из Западных земель. Чем больше мы используем то, что не могли использовать старые поэты, тем лучше у нас получится.

Маати описал предложение Семая об отрицании силы андата, как стратегию для Эи, радуясь, что разговор направился в безопасные воды. Ванджит слушала, впитывая каждое его слово. Ашти Бег и Ирит, шедшие впереди, остановились. Если бы не колебания Ванджит, подумал Маати, он мог бы этого не заметить и врезался бы в них.

— Маленькая Кае готовит суп, — сказала Ирит. — Если у тебя есть время ей помочь…

— Маати-кво слишком занят, — сказала Ванджит.

Ашти Бег заговорила голосом, сухим как песок:

— Ирит-тя говорила не ему.

Спина Ванджит затвердела, но очень быстро, со смехом, расслабилась. Ванджит улыбнулась всем и изобразила позу раскаяния, принимая поправку. Ирит протянула руку и положила ее на плечо Ванджит, как могла бы сделать сестра.

— Я так горжусь тобой, — сказала Ирит, усмехаясь. — Я так горда и счастлива.

— Как и мы все, — добавила Ашти Бег. Маати улыбнулся, но в глубине души отложилось чувство, что что-то произошло. Пока они, все четверо, подходили к кухням — в воздухе плыл усилившийся аромат соленой жирной свинины, а также темный земной запах кипящей чечевицы, — Маати перебирал в голове все, что сказала каждая из них, тон их голосов и углы, под которыми они держали себя. Маленькая Кае дала задание каждому из них, за исключением Маати, и он какое-то время ждал, слушая добродушное подшучивание и удары ножей по дереву. Уходя, он уже тревожился.