…

Прошло три дня, и все мое внимание было приковано к Коннору.

У меня не было времени думать о том, будем ли мы с Гэллоуэем в порядке. Я не размышляла о том, что мы не кончили, и не думала о том, что вокруг нас витают невысказанные мысли.

Все, на чем я могла сосредоточиться, это Коннор.

У нас с Гэллоуэем все было хорошо. Мы были друзьями. Мы преодолевали неудачный опыт и двигались дальше. Секс не был главным. К тому же, я любила его гораздо больше.

Но сейчас... он во мне не нуждался.

Коннор нуждался.

К счастью, рана зажила быстро. Кожа вокруг укуса не сошла, но осталась ярко-красной (от яда и обжигающей воды), но это не помешало ему начать капризничать и захотеть снова отправиться на рыбалку.

Мы с Гэллоуэем категорически запретили ему, и Гэллоуэй взял на себя ответственность, принеся домой еще одного осьминога и большого угря, который, как ни странно, по вкусу напоминал курицу (как все и говорили). Мои вегетарианские предпочтения отошли на второй план в пользу того, чтобы мой живот получил полноценный обед.

Пиппа перестала плакать, когда Коннор ложился спать, а Коннор большую часть дня дразнил ее за то, что она так суетится, когда он болен. Она была настороже, не доверяя его выздоровлению, словно ожидая, что он в любой момент может умереть и сыграть с ней ужасно злую шутку.

Из-за своего нервного страха она никогда не отходила от него, прижималась к нему, когда он хромал в ванную, и донимала его, когда настаивала на том, чтобы есть почти у него на коленях.

Коннор закатывал глаза, подкалывал и шутил, но ни разу не огрызнулся, чтобы она оставила его в покое. Он понимал, как это было страшно для нее.

В конце концов, он тоже потерял своих родителей.

Пиппа была всем, что у него осталось.

Несмотря на то, что проходили дни и Коннор становился все сильнее, Пиппа снова начала сосать большой палец.

Мы все прошли через ужасное испытание. Но, по крайней мере, наша семья все еще была цела.

Поздно ночью, когда я спала в своей постели и чувствовала благодарность за то, что мы достигли, меня пронзило осознание того, насколько мы были незначительны.

Вопреки всему, мы создали здесь дом. Мы научились добывать пищу и охотиться. Мы научились строить и создавать. И все же... мы были так уязвимы перед матерью-природой и ее созданиями.

Это напоминание уничтожило остатки моей наивности, что однажды нас спасут и мы вернемся домой. С момента аварии я верила, что пока мы продолжаем движение, продолжаем верить в то, что нас найдут, все будет хорошо.

Но это была ложь, в которую я больше не могла верить.

С каждой неделей шансы на спасение становились все меньше и меньше. Мы жили в долг.

Время, заработанное тяжким трудом.

Время, которое не было к нам милосердным и не собиралось давать нам передышку.

Мы все исцелились после нашего крушения, но это не означало, что мы не будем страдать от других травм, болезней, ошибок и последствий.

Мы не выйдем из этого невредимыми. Как бы нам этого ни хотелось.

Мы были на грани вымирания.

И мы не могли ослабить бдительность.

Никогда.

…

Неудача посетила нас во второй раз.

На этот раз... она принесла опасную погоду.

На четвертый день после несчастного случая с Коннором тучи нагнали солнце поздним вечером, накрыв наш остров ложной тьмой. Ветер поднялся из ниоткуда с грохотом грома и молниями, словно сам Зевс вел войну со своим братом Посейдоном.

Наша задача по подготовке ужина была приостановлена, так как спустя секунду капли дождя размером со школьный автобус упали тяжелым потоком. Мы все бросились в дом, который построили Гэллоуэй и Коннор, и грызли кокосы и соленую рыбу, пока бешеный ветер трепал и разрывал нашу крышу, срывал оконные переплеты, бурил дыру для импровизированного потолочного люка и угрожал разрушить стены.

Шторм снова напомнил нам (как и рыба-камень), что мы ничтожны, совершенно не существенны и зависим от милости всего, что пожелает дать нам мир.

Воспоминания о крушении самолета не давали нам покоя. Подсчет количества дней, прошедших с тех пор, как мы были защищены стеклом и металлом, а не бамбуком и льном, сопровождался печалью.

Мы прижались друг к другу под запасным одеялом, каждый из нас был поглощен мыслями о близких и о том, что они никогда не узнают, что мы живы... или мертвы, если не выживем.

Это была долгая ночь.

К счастью, по мере того, как на ФиГэл медленно светлело, потоки воды постепенно стихали. Стены держались, а небу надоело пытаться нас убить.

К тому моменту, когда мы выбрались из относительной безопасности нашего бунгало, мокрые от капель, с огромной задачей восстановить наш дом и запасы еды, мы оставили оптимизм в прошлом, осматривая наш остров.

Повсюду песок был усеян обломками. Это была беспорядочная солянка из сломанного мусора, выброшенного океаном. Морские водоросли сползали на белый песок, как внутренности гигантского кальмара, а на деревьях развевались пластиковые пакеты от давно сделанных покупок.

Мы не произносили ни слова, пока двигались к береговой линии, собирая полезные вещи, отданные в благотворительных целях штормом.

К тому времени, когда мы обгорели и нам нужно было укрыться от полуденной жары, мы собрали сломанный шезлонг, который пролежал на дне океана несколько десятилетий (судя по налипшим на его ржавом каркасе ракушкам), пустую бочку из-под масла, несколько мертвых чаек, гниющую рыбу и спутанную зеленую рыболовную сеть.

Помимо туш мертвых существ, каждый сантиметр морского мусора имел свое предназначение.

Каким-то образом неудача пыталась погубить нас, но случилось обратное.

Мы получили то, чего у нас не было раньше.

То, что позволит увеличить продолжительность нашей жизни в разы.

Вместо того чтобы называться ночью из ада, ее окрестили рождественским утром. Праздничный сезон мог задержаться на несколько недель, но Санта-Клаус наконец-то нашел нас со своими санями и оленями.

…

Несмотря на то, что счастье пришло после ночи катастрофы, я все еще не могла избавиться от воспоминаний о том, как это было, когда мы впервые оказались на мели.

Первая паника.

Первая беспомощность.

Первые молитвы о спасении.

Я забыла глубину тоски по дому и бесконечные мольбы о спасении. Время адаптировало нас, и вместе с физическими возможностями развивались и наши мысли. Шли дни, когда я была довольна. Даже недели.

Я была довольна нашей жизнью и поглощена вожделением и потребностью в Гэллоуэйе.

Мы все стали виновны в забывчивости. И скоро... кто знал, что будет означать слово «дом». Станет ли этот остров домом? Станет ли это дикое существование предпочтительнее крысиных бегов общества?

Я не знала.

Я не знала, хотела ли я узнать.

Потому что если это действительно станет домом, а наши разношерстные бандиты станут настоящей семьей... что это будет означать для будущих целей? Неужели мы никогда не попытаемся уехать? Смиримся ли мы с тем, что это наша судьба, и пустим ли корни более постоянные, чем те, что у нас уже были?

У меня не было ответов, и через несколько ночей после шторма, когда рядом никого не было, кто мог бы увидеть мое предательство, я вырвала из блокнота страницу с простыми словами песни, которую написала в самые мрачные дни моего пребывания на острове.

Я свернула пергамент.

Я засунула его в одну из пластиковых бутылок, пожертвованных морем, и зашвырнула ее как можно дальше в прилив.

Именно послания привели меня в это место.

Возможно, плавающее бесхозное послание станет тем, что освободит нас.

…

Третий удар невезения был нанесен не столько по нашей вине или из-за того, что мир пытался нас убить... сколько из-за забытой даты, которая погубила радость маленькой девочки.