У меня разрывалось сердце, когда я отвязывала черную веревку от вилообразного орудия, но я сделала это, чтобы спасти Гэла. Схватив тонкую веревку, я бросилась обратно к Гэллоуэю и рухнула на колени рядом с ним.

Он продолжал спать, не шевелясь.

Я опустила веревку, которая очень сильно тряслась в моих руках, обмотав черный жгут вокруг его предплечья.

Насколько сильно нужно перетянуть?

Как долго он сможет это выдерживать, прежде чем конечность лишится крови?

Это сработает?

Завязав наспех узел, я провела руками по его руке, ненавидя покалывающий жар под кончиками пальцев. Непрекращающийся страх сдавил мне горло, когда я снова встряхнула его. Я мечтала об электрическом свете, чтобы рассмотреть и проанализировать насколько он болен.

Но у нас не было такой роскоши; я забыла, насколько гениально подобное устройство. Все, что мне было доступно, — горящее пламя или луна, и то и другое было снаружи.

Мы должны выйти.

— Гэл, прошу... помоги мне поднять тебя.

Он вздрогнул от досады.

— Женщина, позволь мне отдохнуть.

— Нет. Мне нужно осмотреть тебя.

— Ты можешь сделать это здесь.

— Здесь слишком темно.

Он застонал, явно раздумывая, накричать на меня или подчиниться. К счастью, джентльмен в нем возобладал, он с трудом поднялся на ноги, позволив мне отвести его к кострищу.

Как только мы достигли места назначения, он тут же улегся у успокаивающего пламени.

— Можно я немного отдохну, Стел?

Он не упомянул о жгуте. Не открыл глаза полностью.

Он не воспринимал реальность, был сосредоточен на своей борьбе.

Я не могла успокоить свое колотящееся сердце, сколько бы ни уговаривала себя не глупить. Не представлять худшее. Не представлять все ужасные выводы, которых опасалась годами.

Опустившись на колени, я погладила его пылающий лоб, проглатывая слезы.

— Хорошо, Гэл. Отдыхай. Я присмотрю за тобой.

И я присматривала за ним.

Я не двигалась.

Не спала.

Практически не ела и не пила.

Я игнорировала детей.

Отгородилась от всего мира.

Молилась о чуде.

Три мучительно долгих дня.

Я присматривала за ним, как и обещала.

Кормила.

Протирала.

Плакала.

Смотрела на него с мольбой во взгляде.

Но ему не становилось лучше.

Ему становилось хуже.

И хуже.

И...

хуже.

…

— Стелли, ты не можешь продолжать в том же духе. Тебе нужно отдохнуть.

Я отмахнулась от Пиппы и ее невыносимых просьб поесть. Мой желудок перестал урчать, требуя еды, неистовая жажда отступила, а сердце давным-давно разбилось и истекло кровью.

Даже Кокос не могла достучаться до меня сквозь мое горе.

Гэллоуэю не становилось лучше.

Краснота в пальце переросла в опухоль руки. Жгут не помог, его плоть покраснела от инфекции и боли. Гной сочился из ногтя, где ранее была заноза, мне больше не нужен был яркий свет.

Он пылал.

У него поднималась температура, он бормотал, нес бессмыслицу, видел галлюцинации. В одно мгновение он разговаривал с Коннором, в другое — со своей матерью. Он разговаривал с мертвыми так, словно они были живы... как будто он уже присоединился к ним.

Я все перепробовала.

Я окунула его руку в горячую, очень горячую воду. Измельчила и приложила листья, которые нашла Пиппа, и которые помогали при воспалении. Размяла мякоть кокоса и рыбу в пасту развела с дождевой водой и влила ему в горло.

Я сделала все, что могла, использовала все, что было в моем распоряжении, чтобы избавить его от лихорадки и вернуть ко мне.

Но ничего не помогло.

Наконец, на утро четвертого дня... всего через несколько часов после того, как он поранился, Гэллоуэй открыл глаза и вырвал мое измученное сердце из грудной клетки.

— Я умираю, Стел.

Я содрогнулась от желания заплакать. Мне отчаянно хотелось плакать. Чтобы найти хоть какой-нибудь выход раскаленному давлению внутри меня.

Но не смогла.

Я раздувалась и набухала, пока не стала переполненной и больной от слез. Я не могла сорваться. Если я это сделаю, кто подстрахует меня? Кто поможет вернуть Гэллоуэя к жизни?

Буйные, спутанные волосы рассыпались по моим плечам, когда я покачала головой.

— Нет. Нет, это не так. С тобой все будет хорошо. — Я погладила его по лбу, вытерла пот со скул, избегая смотреть на воспаленную руку. — С тобой все хорошо. Ты разговариваешь. Это уже говорит об улучшении. Ты разговариваешь со мной, Гэл. Ты идешь на поправку. Видишь... с тобой все будет хорошо. Все будет хорошо. Не могу передать словами, насколько все будет хорошо.

Прекрати талдычить «хорошо».

Но я не могла.

— Пожалуйста, Гэл. Верь в это. У тебя все будет хорошо. Очень, очень хорошо.

Его улыбка распотрошила мою душу в пыль.

— Эстель, детка... остановись.

Детка.

Он никогда не называл меня деткой. Никогда не называл меня иначе, чем Стел или Стелли. А сейчас он назвал меня деткой. Перед тем как решил покинуть меня?

Он не покинет меня.

Я не позволю.

На смену слезам пришел гнев.

— Не смей называть меня деткой, Гэл. Тебе станет лучше. Слышишь меня. Ты не имеешь права бросить меня.

Из дома вышла Пиппа, держа на руках Кокос, по лицу которой текли слезы.

Они слышали нас.

Они знали, что нам предстоит еще одна потеря. И тогда останемся только мы.

Три женщины.

Одни.

Вся мужская энергия и храбрость... исчезли.

Нет!

Я сердито посмотрела на свою приемную дочь, желая, чтобы она ушла со своим пессимизмом и бесполезным горем.

— Уйди! Иди. Не смотри на него так, словно он уже мертв!

Пиппа ахнула.

Какое-то мгновение мне казалось, что она взбунтуется, но развернувшись она умчалась прочь, унося с собой Кокос.

Отлично.

В добрый путь.

Если они не верили в чудо, им здесь не место.

С Гэлом все будет хорошо.

Вот увидите.

Все это увидят.

Он не имеет права покидать меня.

Именно тогда из глаз потекли слезы. Нежданные и нежеланные, полились по моим щекам, несмотря на испытываемую ярость по поводу их появления.

Гэллоуэй застонал, потянувшись ко мне.

Я прижалась к нему, положив голову ему на грудь, слушая, как колотится его зараженное сердце... делая все возможное, чтобы он прожил еще немного.

— Эстель, мне нужно тебе кое-что сказать. Мне нужно, чтобы ты отпустила мои грехи. Ты сделаешь это?

Я только кивнула и крепче прижалась к нему, хныча и всхлипывая, обливая его перегретое тело своими слишком горячими слезами.

Ему потребовалось время, чтобы сформировать предложение, обдумать нужные слова, потому что это был последний разговор. Наш с ним последний разговор.

Я знала это.

Он это знал.

Весь проклятый мир знал это.

Смерть витала в воздухе, когда моя единственная и настоящая любовь, муж и отец моей дочери, собирался с силами, чтобы облегчить душу.

— Я-я убил человека.

Скорее выдохнул, чем сказал он; его признание было едва слышно. Но его слова просочились в мою грудь, впитываясь, словно масло, как кислое молоко, перебродившие сливки, меня замутило, я хотела притвориться, что он хороший, трудолюбивый человек, которому я отдала свое сердце.

Но я не могла так с ним поступить.

Я не могла задавать вопросы или требовать ответов.

Я могла только слушать и прощать, чтобы перед смертью он мог облегчить душу и, надеюсь, найти рай после страха перед адом.

— Хотел бы я сказать, что это был несчастный случай. Хотел бы придумать сказку о загубленной жизни мальчика, который совершил ужасную ошибку. Но не могу. — Он шумно вдохнул. — Не могу лгать тебе, как лгал себе на протяжении многих лет. Я добровольно купил незарегистрированный пистолет. Доехал на поезде до его дома. Постучал в его дверь. Избил его за то, что он сделал с моей матерью, отцом, со мной. А потом... когда он раскаялся в своих преступлениях, я застрелил его.