В конце концов дело сдвинулось с места. Открытия памятников революционерам были торжественны и многолюдны.

Ленин поднимается по ступеням Лобного места — здесь был поставлен памятник Степану Разину.

— Много жертв принесли в борьбе с капиталом русские революционеры, — скажет тогда Владимир Ильич.

Он распишется на металлической пластине, которую положат в основание будущего памятника «великому вождю и учителю пролетариата Карлу Марксу».

Ленин станет настаивать, чтобы уже в первую годовщину Октябрьской революции — именно в первую, а не позже — была открыта на Красной площади мемориальная доска. Эту доску выполнит С. Т. Коненков: темно-красное знамя и зеленую ветвь несет Гений. За его плечами поднимается солнце, и в лучах слова: «Октябрьская, 1917 революция. Павшим в борьбе за мир и братство народов».

Ленин снимет покрывало с этой мемориальной доски и скажет на митинге в честь ее открытия:

— Величайшая почесть, о которой мечтали революционные вожди человечества, оказалась их достоянием; эта почесть состояла в том, что по телам доблестно павших в бою товарищей прошли тысячи и миллионы новых борцов, столь же бесстрашных,_f обеспечивших этим героизмом массы победу.

Прочтите еще раз эти слова: «Величайшая почесть, о которой мечтали революционные вожди человечества, оказалась их достоянием». Величайшей почестью для всех, кто шел когда-нибудь дорогой революционной борьбы, стала победа Октябрьской революции. Ей дано воплотить представления и мечты о достоинстве человека, его свободе и счастье. Подумайте сами, как это важно — очень ко многому обязывает.

В кабинете Ленина, на письменном столе, телефонный алфавит Владимира Ильича. Рукой секретаря записаны номера: Дзержинский — 00-7, «Правда» — 00-3. Телефон редакции «Правды» — он, очевидно, знаком Бонифатию Михайловичу?

Кедров задумывается.

— Нет… Я запомнил лишь коммутатор Моссовета: 64–20. Там работала моя мать, и я помню этот номер телефона.

Называя цифры, Бонифатий Михайлович сосредоточен и напряжен: ему хочется восстановить в памяти хоть один из давным-давно забытых телефонных номеров той поры.

Мальчик на коленях Владимира Ильича — четырнадцатилетний связной, доставивший в Кремль пакет с фронта, — сегодняшний ученый, физик, философ, историк науки… Непредсказуемо будущее в конкретной судьбе каждого из нас, но неповторимо и былое. Беседуешь сегодня с академиком, и никак не удается даже мысленно соединить с ним, представить себе того мальчугана, который тормошит расспросами Владимира Ильича.

Жизнь залегает словно бы пластами, и кажется, что один ни в чем не соприкасается с другим, надежно изолирован, и в этом, быть может, одна из форм самосохранения. А в то же время прошлое живет в тебе. В каждом из нас лежит не только груз, но концентрируется и энергия прожитых лет, это она приводит в действие память и во многом управляет разумом.

По-разному напоминает прошлое о себе — чаще всего неожиданно и властно. То появляется необходимость непременно вспомнить номер телефона, теперь, казалось бы, ничего не значащий. А то возникает непреодолимое желание вернуться туда, где был когда-то. Бонифатий Михайлович Кедров испытал подобное, приехав в наши дни с научной командировкой в Швейцарию. Нужно было заручиться помощью не одного, а многих людей, чтобы открыть двери, войти в старую квартиру Кедровых — Мульденштрассе, 57 (теперь и улицы такой в городе нет: переименована в Салиштрассе). И все-таки Бонифатий Михайлович открыл двери той квартиры. И оказался в совершенно чужой ему комнате — но когда-то же стоял посреди нее рояль отца. Взглянул на стену, оклеенную незнакомыми обоями, — но когда-то был подле нее диван, и на нем сидел в тот вечер Владимир Ильич.

Значит, все-таки не ушел в небытие тот тихий летний вечер в провинциальном Берне. О нем вспомнят, и не раз. Весну 1920 года Михаил Сергеевич Кедров встретит в Архангельске, совсем недавно освобожденном от белых. И 23 апреля «Известия Архангельского Губ. Ревкома и Губкома РКП(б)» будут публиковать материалы, посвященные пятидесятилетию Владимира Ильича, среди них статью Кедрова «Ленин и Бетховен». Михаил Сергеевич рассказывал о том, как во времена эмиграции бывал Владимир Ильич на музыкальных вечерах, приходил к товарищам-музыкантам, мог часами слушать Бетховена. «И музыкант, полагавший, что бетховенская музыка доступна только для избранных, и потому снабжавший всякое произведение вступительным, не всегда вразумительным, словом, вызывал обычно замечание Владимира Ильича: «Пожалуйста, без комментариев»… Кедров писал: «В товарище Ленине мне хотелось бы отметить одну черту, которую никто из касавшихся его биографии не указывал: отношение Владимира Ильича к музыке». Как утверждает известный исследователь С. Д. Дрейден, эта статья была первым упоминанием в печати о любви Ленина к музыке.

Мы не всегда замечаем, а значит, и не всегда задумываемся, как сказывается на каждом из нас однажды пережитое. Это и естественно: у человека нет ни времени, ни сил рассматривать сквозь увеличительное стекло каждый свой поступок. Пласты жизни, которые залегают в тебе, и без того непременно сомкнутся, напомнят о себе, регулируя поступки, определяя решения. Лишь бы не было нужды отделять один период своей жизни от другого памятенепроницаемыми перегородками, лишь бы не было нужды видеть секрет самосохранения в том, чтобы не поминать былое… Как элементарно все это и очевидно, даже мыслью не назовешь, скорее всего аксиома. Но как бесконечно сложно происходит взаимодействие пластов жизни и в судьбе человека, и в судьбах поколений!

Штрихи биографии

ВСТРЕЧИ

Ленин часто встречался с рабочими, крестьянами, беседовал с самыми различными людьми, — это известно.

Тогда поговорим о том, как оберегал и отстаивал Владимир Ильич саму возможность для этих встреч. Руководителю мало лишь понимать необходимость общения с людьми — надо еще суметь реализовать это на практике.

Писал коменданту: «…я не раз уже требовал от коменданта Кремля и требую еще раз, чтобы был создан такой порядок, при котором идущие ко мне, хотя бы без всяких пропусков, имели возможность, без малейшей задержки, созвониться и из ворот Кремля, и из подъезда Совнаркома, с моим секретариатом и с телефонистками коммутатора III этажа».

Настаивал и сердился, отнюдь не оберегая свои удобства и свой покой, — добивался как раз обратного. Попросил как-то телефонистку того самого коммутатора третьего этажа — в то время работал над «Детской болезнью «левизны» в коммунизме» — часа три ни с кем не соединять. «Понимаете, ни с кем». А уже через полчаса в кабинете появилась телефонистка. «Я помню ваше приказание, Владимир Ильич, но там у ворот плачет женщина, она хочет говорить только с вами». И Ленин отложил перо. «Ну что же, соедините скорей».

И особенно строго следил за тем, чтобы никто не смел преследовать тех, кто обратился к нему за помощью. «По-видимому, Булатов арестован за жалобу мне. Предупреждаю, что за это председателей губис-полкома, Чека и членов исполкома буду арестовывать и добиваться их расстрела».

Не раз приходилось читать о том, как умел избавляться Владимир Ильич от сопровождавшей его охраны. Комендант Кремля П. Д. Мальков, например, рассказывает в своих записках целую историю, как попытался было Владимир Ильич уехать в свободный день на прогулку без охраны и машину его не выпустили из ворот Кремля. И во всех этих рассказах попытки Ленина освободиться от охраны выглядят неким милым препирательством, почти шуткой. Но задумайтесь — и все предстанет в ином свете.

В первый день наступившего нового, 1918 года машина Ленина была обстреляна в Петрограде. И не успей Фриц Платтен рывком наклонить голову Владимира Ильича — неизвестно, что могло бы произойти. Ленина тяжело ранили на заводе бывш. Михельсона. Бандиты, остановившие в Сокольниках машину Владимира Ильича, приставили ему револьвер к виску. Да и в самом Кремле подле ленинского кабинета однажды, когда прошла смена караула, обнаружили надпись, сделанную карандашом на двери: «На часах стоял правый эсер». В руках Чрезвычайной комиссии не раз оказывались материалы, свидетельствующие о попытках заговорщиков совершить покушение на Ленина.