кормит яблочками наливными

да булочками заварными,

а где их ворует, не сказывает.

Забавушка животине отказывает,

замуж идти не хочет.

В ответ змей судьбу

плохую пророчит

на всю Рассею могучую:

— Спалю дотла! Получше ты

подумай, девица, да крепко.

Зачем тебе надо это?

Ни изб, ни детей, ни пехоты,

ни торговли купчей, охоты.

Лишь пустое выжженное поле.

От татар вам мало что ли горя?

А пока Забава раздумывала,

чёрный ворон клюнул его,

дракона злого, за ухо:

— И на тебя нашлась проруха —

удалой Добрынюшка едет,

буйной головушкой бредит,

мол, зарубит он

ту ведьму или навью,

что украла племянницу княжью!

Сощурился Горыныч, усмехнулся,

в бабу Ягу обернулся:

— Коли хочет Никитич бабу,

значит, с Ягой поладит, —

и юркнул в тёмны леса.

Добрыню же кобыла несла

да говорила:

— Чую, хозяин, я силу

нечистую, вон в том лесочке.

— Но, пошла! — богатырь по кочкам

в сторону прёт другую,

не на гору Сорочинскую, а в гнилую

сахалинскую гиблую долину,

где я, как писатель, сгину

и никто меня не найдёт.

Вот туда конь Добрыню несёт.

Ай, леса в той долине тёмные,

но звери там ходят гордые,

непокорные, на люд не похожие,

с очень гадкими рожами.

Если медведь,

то обязательно людоедище;

если козёл, то вреднище;

а ежели заяц с белкой,

то вред от них самый мелкий:

всю траву да орехи сожрали —

лес голый стоит, в печали.

Вот в эти степи богатырь и въехал.

На ветке ворон не брехал.

В народ в селениях не баловался,

а у моря сидел и каялся

о том, что рыбу всю они повытягали,

стало нечего есть. Выли теперь

и старые времена поминали,

о том как по морю гуляли

киты могучие, да из-за тучи

бог выглядывал робко:

«Как поживает холоп тот?»

— Какой-такой БОГатырь, как наши?

— Ну не, наши то краше:

деревенски мужики

и сильны, да и умны!

А богатырь лишь

на локоть их выше,

он чуть поболее крыши!

— Врёшь, он как гора,

я видел сам БОГАтыря!

Вот вы БОГАтыря ругаете,

а сами, поди, не знаете,

шеломом он достаёт

до солнца могучего,

головой расшибает тучу за тучею,

ногами стоит на обоих китах,

а хвост третьего держит в руках!

Вот на третьем то киту

я с вами, братья и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки

свои шапки:

— Мужики,

уж больно мудрёно,

то ли врёшь нескладёно.

Наш кит, получается,

самый большой?

Почему же не виден

БОГатырешка твой?

— Потому БОГатырь и не виден,

народ его сильно обидел:

сидят люди на китах,

ловят рыбу всю подряд,

а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами

сахалинцы у моря рыбачили

и не ведали, и не бачили,

как история начиналась другая

про огромную рыбу-карась.

— Вот это про нас!

Но как бы мужик ни баил,

а Добрыня по небушку вдарил,

и на остров-рыбу спустился.

Народ в ужасе: «Бог воротился!»

— Да не бог я, а богатырь!

— Вот мы о том и говорим.

Хотим, БОГатырешка, рыбки,

ведь мы сами хилы яки хлипки.

Сколько б неводы наши ни бились,

они лишь тиной умылись.

Ты б пошёл, взлохматил море синее,

к берегу рыбёшку и прибило бы.

Вздохнул богатырь, но сделал

всё, что мужланы хотели:

взбаламутил он море синее,

шторм поднял, да сильно так!

Затопило волной долину,

дома затопило, овины,

медведей, белок и зайцев,

да жителей местных нанайцев.

А как волна схлынула,

так долина гнилая и вымерла:

стоит чёрная да пустая.

Никитич что делать не знает.

Ни людей, ни рыбы, ни леса.

— Куды ж это влез я? —

стоит добродей, чешет репу.

— Да уж, вляпался ты крепко! —

слышен голос с болота.

— Кому ещё тут охота?

Со всех сторон хороша,

выходит баба Яга:

— Одна я в тундре осталась,

так как мудрая, не якшалась

с людями, зверями. Всё лесом…

А какой у тебя интерес тут?

— Я, бабулечка, тоже не сдался,

с чертями срамными дрался.

Да сам народу погубил, ой, немерено!

Как жить теперя мне?

А ищу я Забаву Путятичну,

жену царскую. Пасечник

нашёлся на нашу пчёлку:

уволок её далече за ёлку.

Ничего ты о том не слыхала?

— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала

дева-лебедь, сидит в Озёрском,

плавает в водах холодных

моря Охотского, стонет:

то слезу, то перо уронит.

Говорит, что летать не может,

изнутри её черви гложут.

Помутнело в глазах у Добрыни:

— Ну бабка, — промолвил былинный

и бегом к Охотскому морю. —

Горе какое, горе!

А бабка вдруг стала змеем.

И полетел змей Добрыни быстрее!

Присел он на камни прибрежные,

морду сменил на вежливую

и обернулся девушкой-птицей.

Ну как в такую не влюбиться?

Никитич к берегу подходит,

игриво на девицу смотрит

и почти что зовёт её замуж:

— Ты бы это,

до дому пошла бы уж,

Николаша тя ждёт, не дождётся! —

а у самого сердечечко бьётся.

Опустила очи дивчина:

— Ох, воин милый,

не люб мне больше муж любимый,

я сгораю по Добрыне!

А Добрыня парень честный,

растаял при виде невесты,

губу толстую отвесил,

грех велик на чаше взвесил,

и полез с объятиями жаркими

на Забавушку. А та из жалкой

вдруг превратилась в дракона,

жаром дышит, со рта вони!

— Пришла, былинничек,

твоя кончина! —

Горыныч цап когтями,

волочёт в пучину

добра молодца

на свет не поглядевшего,

удалого храбреца бездетного.

И кидает змей Добрыню в море синее.

Тонет богатырь. Картина дивная

перед глазами вдруг ему открылась.

Это водное царство просилось

прямо в лёгкие богатырские.

А вокруг всё зелёное, склизкое,

чудны водоросли и рыбы;

караси-иваси, как грибы,

по дну пешеходят хвостами.

Вот они то Добрыню подобрали

и вынесли на поверхность.

Но до брега далеко. Ай, ехал

мимо рыба-кит великан.

Он воеводушку взял

да на спину свою забросил.

А как забросил, так и загундосил:

— Гой еси,

Добрынюшка победоносный,

ты избавь меня от отбросов:

на моей спине народец поселился

дюже нехороший, расплодился,

сеет, жнёт да пашет,

кожу мою лопатит.

От боли и жить мне тяжко.

Скинь их в море, вояжка!

Вздохнул богатырь, огляделся,

да уж, некуда деться:

сараи, дома и пашни,

люд песни поёт да квасит

капусту в огромных бочках;

сети ставят и бродят

рыбку большую да малую,

солят, сушат да жарят её.

Весело живут, не накладно.

Разозлился Добрынюшка:

— Ладно,